Вообще мы жили очень весело. Иногда шутки отнюдь не блистали вкусом или интеллектом и не претендовали на особую оригинальность, но были очень веселыми и нам нравились. Расскажу здесь только о некоторых.
Я не помню, кто именно достал где-то козлиную ногу. Ее привязывали к швабре и ночью где-нибудь на двенадцатом этаже стучали девочкам в окно.
Часа в два ночи кто-то растолкал меня. Я открыл глаза и в слабом свете, доходящем из коридора, увидел отвратительную рожу! Это Костя Куцылло раздобыл у кого-то из иностранцев страшнейшую маску и развлекался тем, что ходил по комнатам и будил спящих приятелей.
Как-то опять-таки среди ночи, когда мы с Чином уже спали, вдруг распахнулась дверь и зажегся свет. В комнату влетел совершенно голый Фил, в течение нескольких минут молча исполнил танец Королевского Жирафа, так же молча выключил свет, закрыл дверь и исчез.
В ночь на 23 февраля, где-то около половины второго, я мыл руки в умывальнике. Туда зашел Костя и поздравил меня с уже наступившим Днем Советской Армии. «Кто так поздравляет?!» — возмутился я. Мы выскочили в коридор. Кроме нас двоих там оказались Сергей Баранов, Фил, Лева Давыдов, Чин и Арнольд (о нем речь еще впереди). Поскольку на тот момент самый ушибленный армией был я, то я и выступил в роли командира. Громовым голосом, значительно усиленным узким коридором и невысоким потолком, я скомандовал строиться. Все тут же построились, начиная с самого высокого правофлангового Сереги Баранова. Чин тоже попытался встать в строй, но его не пустили: он не служил в армии! Становись! Равняйсь! Смирно! Поздравляю вас с Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота! – Ура! Ура! Ура! Это троекратное Ура! из нескольких молодых глоток, казалось, расколет потолок. Из дверей соседних блоков повыскакивали перепуганные девчонки в ночных рубашках, но мы объяснили им значение этого праздника!
Или вот еще: как-то в мае мы с Барановым, как два хулигана-школьника, выкручивали длинные лампы дневного света из коридора, замирая при этом одновременно от чувства опасности и восторга, и бросали их, как копья из окна девятого этажа вниз на асфальт, где они взрывались, как маленькие бомбы.
Но довольно об этом. Перейдем непосредственно к рассказу о главном персонаже этих воспоминаний. С конца декабря мы с Филом стали стремительно сближаться. Эта взаимная симпатия крепла с каждым днем. Я бы сказал, что мы просто влюбились друг в друга, если бы не боялся, что это тут же вызовет двусмысленные улыбки. Кстати, очень жаль, что самые простые слова и фразы стали пониматься прежде всего в каком-то извращенно-эротическом смысле. Как шутил в 90-е годы Михаил Задорнов: «Дошло до того, что уже даже небо стыдно назвать голубым!» Кстати, на 4-5 курсах нам преподавала английский его жена, Велта Яновна Задорнова. Чрезвычайно спокойная и хладнокровная. За эти два года я не разу не помню, чтобы она вышла из себя и рассердилась.
Фил много рассказывал о себе. Но его рассказы нужно было воспринимать с некоторой осторожностью. Дело не в том, что он врал или приукрашивал. Он не врал и не приукрашивал. Но он придавал им необходимую художественную форму, подходящую для данной ситуации. Рассказывал он очень хорошо, его всегда было приятно слушать. Даже если ты слышал этот рассказ уже не первый раз. Кстати, в своих устных рассказах, в отличие от многих письменных, он совсем не ерничал и не прибегал к каким-либо вычурным построениям. Но от этого его рассказы только выигрывали.
Предисловием к его собственной биографии можно считать красивый рассказ о том, как его будущий папа нырял с Крымского моста, чтобы завоевать сердце его будущей мамы. Если это правда (в принципе, такой прыжок возможен), то это весьма достойный поступок, потому что Крымский мост очень высокий. Детство Фил провел на Сахалине, поэтому иногда он любил в шутку утверждать, что он айн по национальности. А отрочество и юность в Суземке, которую он так любил, что даже избрал своим творческим псевдонимом. Я так и не понял, то ли это маленький город, то ли село, помню только, что это где-то на Брянщине. Про этот край лесов и партизан Фил рассказывал много историй, в некоторые из них при всей моей симпатии к Филу поверить было все же трудновато. В армии Фил был водителем. Причем водил и легковые, и грузовые машины. Муштровали их, по его словам, изрядно: одним из критериев водительского мастерства было умение сделать заднюю восьмерку на груженом Урале или КрАЗе. После армии он какое-то время работал водителем на грузовике на стройке. Очень эффектно звучал следующий его рассказ об этом:
Они с напарником приехали на городскую свалку, чтобы выбросить строительный мусор. Свалка огромная и высоченная. По ней ездит огромный бульдозер, разгребая завалы, а тракторист берет «дань» по рублю с приезжающих высыпать строительный мусор. Но с Филом был старый и прожженный волк, платить он отказался. Тракторист: «Ну, так я вас отсюда скину!» Напарник: «Мы тебя сами скинем!» И водитель с трактористом бегут каждый к своей машине. Водитель успевает первым и прижимает трактор, не давая ему развернуться. «Разгружайся!» — кричит он Филу. Разгрузившись, Фил своим автомобилем припирает трактор, упорно старающийся вывернуться и привести свою угрозу в исполнение. Теперь разгружается напарник, и они оба с триумфом уезжают, осыпаемые проклятьями обиженного тракториста…
Конечно, в моем пересказе всё это выглядит гораздо более бледно и менее эффектно, чем в оригинале. Оригинальный рассказ был гораздо богаче и живее. Но я думаю, что какое-то представление о Филовских рассказах даже из такого убогого описания получить можно. Или вот еще рассказ из его школьных времен:
Совсем недолгое время Фил занимался боксом. И вот в таком еще совсем сыром виде его вместе с прочими повезли на какие-то соревнования. И почему-то его, не имеющего даже третьего юношеского разряда, поставили то ли против КМС, то ли против перворазрядника. Честно говоря, в это верится с трудом, но в художественном плане рассказ от этого только выигрывает. Но дело в том, что для участия в соревнованиях был заявлен и какой-то его однофамилец, грозный мастер спорта. Поэтому при приветствии на ринге соперник, приняв его за этого мастера, шепнул Филу: «Давай не нокаутом, а по очкам!» На что Фил лаконично ответил: «Посмотрим!» И вот начался первый раунд. Тренер Фила всегда был недоволен тем, как Фил движется по рингу, перемещаться правильно вприпрыжку Фил не умел. Поэтому он решил просто ходит по рингу, опираясь на полную стопу. Руки его, как у всех новичков, вместо того чтобы прикрывать голову и корпус, болтались где-то внизу. Но дело в том, что так же ведут себя и чрезвычайно опытные и умелые бойцы. А поскольку соперник принимал его за мастера спорта, то такое поведение Фила только усиливало его опасения. Уйдя в глухую защиту, соперник жался по углам, ожидая нападения. И вот Фил попробовал напасть. Но эти два-три неумелых взмаха тут же развеяли все опасения соперника, и в следующий момент Фил, еле придя в себя, медленно поднимался с пола…
Где-то между армией и поступлением в МГУ Фил успел поучиться два с половиной года в институте иностранных языков имени Мориса Тореза. Уровень практического владения языком у студентов этого института был необычайно высоким. Я не помню, за что его выгнали оттуда, хотя, если к учебе там он относился так же, как к учебе в МГУ, то удивляться тут нечему. Оттуда он тоже принес массу рассказов. Ограничусь только упоминанием одного из героев этих рассказов по кличке Говорящая Голова. Это преподаватель философии, прозванный так за свой маленький рост, из-за которого над лекционной кафедрой видна была только его голова. Один, связанный с этим персонажем рассказ настолько неправдоподобен, а главное неприличен, что я воздержусь от его воспроизведения здесь. Ограничусь лишь цитатой любимой фразы этого философа: «Бытие определяет сознание!!! И не иначе!!!»
Были у Фила и красивые лирические рассказы. Например, о том, как они с приятелем выводили из депрессии, какую-то свою подругу, жившую в ДСВ (как выяснилось, Фил был знаком с ДСВ и филфаком задолго до своего поступления). Дело было зимой. На покрытом снегом пруду под окнами общежития они вытаптывали огромную надпись. По-моему, нечто вроде: «Таня, взбодрись и не майся дурью!» Но утверждать не берусь. Одна из последующих знакомых Фила, на тот момент не знавшая ни его, ни Таню, впоследствии признавалась ему: «Я тогда так завидовала этой Тане!»
Или его рассказ о том, как они, несколько приятелей-студентов, гуляли в весеннюю ночь. Потом долго сидели на набережной. А когда стало светать и появились тени, то обрисовали эти тени мелками и ушли, оставив на асфальте свои изображения…
Но предметом особой гордости Фила было то, что в 84 году его и еще несколько человек их компании вызывали в КГБ. Насколько я понял, за болтовню и какие-то писульки. То, что это было совершенно несерьезно, ясно из того, что никаких последствий эти вызовы не имели. Вероятней всего, им просто сделали отеческое внушение. Но в устах Фила это было нечто такое, перед чем меркла деятельность Сахарова и Солженицына вместе взятых!
Ну и еще вот такой факт. Как-то пару его друзей были в Ленинграде и познакомились с какими-то девочками-филологинями из ЛГУ. На их вопрос, кого сейчас читают в Москве, один из друзей шутки ради ответил: «Фила». «А, это из Мориса Тореза?» — совершенно спокойно уточнила одна из студенток.
Не берусь судить, насколько все вышеприведенные рассказы соответствуют истине, но в художественном смысле они совершенны.
Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что первый курс превосходит все остальные по уровню общения друг с другом. По крайней мере, так было у нас. На старших курсах общение как-то жестче структурировалось: возникли более тесные компании, образовались студенческие пары. На первом же курсе все жили колхозом: пар еще практически не было, да и интересы не успели определиться настолько жестко, чтобы дать возможность образования более тесно спаянных групп. На занятия, с занятий, в библиотеку, в лингафонный кабинет обычно ходили большими компаниями. В столовую и то никто не ходил по одиночке. С другой стороны, все эти компании были еще совершенно аморфными, неустоявшимися, состав их часто менялся. Ведь все еще были в процессе поиска. Очень многие знакомства и даже дружбы на старших курсах распались.
К тому же еще надо учесть и особенности нашего времени. Ведь в отличие от сегодняшних дней не было ни Zoom’а, ни Google Meet’a, ни Viber’a, ни WhatsApp’a. А как ты узнаешь задание, найдешь нужный конспект, как разберешься в непонятном вопросе? Только через живое общение. Поэтому жизнь в общежитии с этой точки зрения была значительно удобней, чем жизнь дома. Я уже не говорю о том, насколько большей свободой обладали живущие в общежитии! Ни мамы, ни папы: не перед кем отчитываться, не у кого спрашивать разрешение! Поэтому москвичи и приезжали так часто и так охотно к нам в общежитие!
Мы, естественно, не были исключением. Ребята из нашего 917 блока были вхожи во многие компании. К тому же в общежитии просто принято ходить друг к другу в гости. Часто без всякой цели. Сидишь, бывало, в комнате, заскучаешь, идешь к кому-нибудь в гости. Или кто-то вдруг приходит к тебе. Близкие приятели обычно входили без стука. Мы все в блоке входили друг к другу без стука.
Но в таком водовороте все же проявляется какая-то иерархия отношений: все же определенные люди становятся тебе ближе других, и ты проводишь с ними больше времени, чем с кем-то еще. Такая компания сложилась у нас в блоке в конце декабря – начале января. Кроме ребят из нашего блока (за исключением первой комнаты и Виталика), постоянными людьми в нашей компании были Саша Лукьянчиков и Арнольд Аширов. О них стоит сказать особо.
Нет, я решил следовать английской поговорке lady’s first [дамы в первую очередь] и сначала рассказать о двух совершенно чудесных девушках, ставших в декабре 86 года частью нашей компании. Мы общались с очень многими чудесными девушками, благо, учась на филфаке, трудно испытывать дефицит женского внимания. Но эти две были совершенно особенными: Ленка и Вика. Когда я стал вхож к Филу, то узнал, что столь поразившая меня античная статуя – это его подруга. Статуя ожила, но по отношению ко мне превратилась в Снежную Королеву. Я был уверен, что она еле мирится с моим присутствием. Она всегда смотрела на меня холодным, осуждающим взглядом и в разговорах ограничивалась самыми краткими фразами. Надо было видеть, как менялся по отношению ко мне Фил с её приходом. Только что мы дурачились в его или моей комнате, и он чувствовал себя совершенно расслабленным. Приходила Ленка. Фил сразу же становился отрешенно высокомерным, тихим и серьезным, о смехе и дурачестве уже не могло быть и речи. Я понимал это как тонкий намек на то, что мое присутствие нежелательно, и тут же исчезал. «Может быть, Ленка считает, что я плохо влияю на Фила?» – думал я. Хотя, учитывая то, что он на пять лет старше меня, вряд ли такое возможно. Да и вообще, те, кто хоть немного знают Фила, никогда не поверят, что на него вообще можно было влиять. Более упрямого и самоуверенного человека трудно было найти. Тем не менее мне казалось, что Ленка не одобряет его дружбу со мной.
Некоторый повод так думать я давал. Выйдя из периода вынужденного одиночества, я вел довольно веселую жизнь, возможно, злоупотребляя алкоголем. Фил тогда не пил совсем. Я не помню, чтобы на первом курсе он выпил хотя бы стакан сухого вина. Учитывая, что бутылка водки стоила около десяти рублей, а бутылка сухого вина – рубль семьдесят, легко понять, что мы предпочитали. Фил несколько раз пытался читать мне мораль и выяснять, почему я пью. Хотя совершенно нельзя сказать, что я пил. Я никогда не был алкоголиком, у меня никогда не бывало запоев. Я никогда не испытывал потребность в выпивке ради выпивки.
По какой причине я пил? Не из-за физиологической потребности, не за компанию, не для того, чтобы снять напряжение и расслабиться или пообщаться. Но, как спортсмен принимает допинг, чтобы добиться более ярких результатов, так и я принимал алкоголь, чтобы добиться более ярких впечатлений. Несколько скучный и бесцветный мир от алкоголя становился гораздо романтичнее, ярче, красочнее и объемнее. Становились возможны приключения, неожиданные встречи, неожиданные события. То, что это могло навлечь и неожиданные неприятности, не только не уменьшало, а, наоборот, увеличивало притягательность выпивки. Поэтому меня никогда не привлекали наркотики или компьютерные игры и соцсети: это способ уйти от этого мира в какой-то воображаемый мир. А мне хотелось этот мир сделать ярче воображаемого. Поэтому я практически переставал пить, когда влюблялся. Теперь любовь принимала на себя функцию алкоголя, от чувства влюбленности весь мир виделся в романтической дымке. Поэтому я и совсем бросил пить в 90-е годы, когда почувствовал, что алкоголь дает мне только опьянение и никакой романтики.
Второй девушкой была Вика. Это было совершенно хрупкое и воздушное существо, с копной кудрявых волос и таким нежным и тихим голосом, что его можно сравнить разве что с шелестом весеннего ветра (прошу прощения за столь банальное и избитое сравнение, но не нахожу другой возможности хоть как-то описать её голос).
Ты ещё говорил: » Я никогда до этого не видел человека, который говорит на вдохе.» А я однажды сидела у Фила, когда в комнате никого больше не было, что-то читала за столом, зашла Вика и спросила: «Вы не знаете, где Фил?» Я честно сказала: «Нет, не знаю.» Потом мне кто-то сказал, что Вика рассказывала об этом так: «И у Фила там сидела девушка… Она так со мной говорила…как будто она королева, а я служанка.» Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся…
Она училась на пятом курсе русского отделения. Фил был знаком с ней еще до своего поступления в университет. Вообще, как я уже упоминал, он появился в ДСВ задолго до этого. Вика всегда курила только Беломор, но как заметил Костя Куцылло, всегда казалось, что у нее в руке мундштук. Она любила приходить к Филу или к нам. Мы курили, иногда перебрасываясь словами. Потом я и она начали играть во влюбленных. Но это была чисто платоническая игра. Как-то я, вероятно, изображая Печорина, заметил, как скучно жить. На что она возмущенно (хотя даже возмущение у нее получалось чрезвычайно нежно и тихо) ответила: «Вот все говорят, что скучно! А вот мне не скучно!»
Я случайно встретил её уже в 91 году после долгого перерыва. Она почти не изменилась: всё такая же хрупкая и воздушная. Но с ней был двухлетний карапуз, чрезвычайно здоровый и энергичный. Мне стало смешно, я никак не мог поверить, что столь хрупкое и нежное создание могло родить такого крепыша!
А вот теперь можно вернуться к Арнольду с Лукьянчиковым. Они оба учились на втором курсе ром-герма в португальской группе. Португальский язык и тогда, и сейчас кажется чем-то экзотическим. Оба в свое время по отдельности пытались поступить в ЛГУ, но провалились. Они рассказывали, что в отличие от космополитической Москвы, ленинградцы очень ревниво оберегают свой университет от провинциалов, завуалированно создавая неприемлемые для тех условия. Например, давая тему вступительного сочинения: «Пьесы Чехова в ленинградских театрах».
Санька был из Новосибирска, потомок сибирских казаков, как он утверждал. И лицом, и фигурой он напоминал Ивана Царевича из сказок Роу. Спокойный, веселый, с ровным характером и прекрасным чувством юмора, он был очень приятен в общении и очень легко заводил друзей. Я помнил, что на тот момент, он занимал какую-то комсомольскую должность, а также помнил, что он был спортсменом. Сейчас, кстати, он работает профессиональным тренером по дайвингу и айкидо, имея второй дан. Я написал ему, чтобы уточнить кое-какую информацию. Вот какая у нас получилась интересная переписка:
– Привет. Комсомольским секретарем я стал только на втором курсе, после картошки. Пробыл 1 год и сложил полномочия. В бассейне я занимался исключительно скоростными видами подводного плавания и был членом сборной МГУ. Успел доплыть до КМС, став чемпионом МГУ в нырянии. С айкидо так. Это же не спорт. Даже не всякий 3-й дан можно приравнивать к званию Мастера. Но в федерации АА достаточно и просто черного пояса и 1 дана. Я же считаю, что подобрался довольно близко к мастерской степени, но глядя на истинных Мастеров, понимаю, ещё есть куда расти.
Сейчас у меня нет никакого разряда. Потому что спортивный разряд требует ежегодных подтверждений на соревнованиях. А вот звание не требует, оно пожизненно. Так что, в универ я уже пришел с выполненным нормативом на звание МС СССР, но это было еще перед армией. В профессиональное чистое плавание я так и не возвращался с 1979 г. (Ну, а участие во всяких любительских соревнованиях вроде переплытия пролива Босфор, Волги, разных ведомственных спартакиад — не в счёт!))
– Прости, но я не понял: выше ты писал «доплыл до КМС». А здесь «уже пришёл МС»?
– Это разные виды спорта, Игорь! Плавание — это плавание. Скоростные виды подводного плавания, куда входило и ныряние, сейчас превратились в одну из дисциплин фридайвинга и то, лишь по версии федерации CMAS. Быть МС по плаванию вовсе не означает такого же умения нырять или плавать в ластах под водой.
– Теперь понятно! Откуда же я мог это знать? Я только классе в пятом пару месяцев ходил в бассейн и не доплыл даже до третьего юношеского!
– Я надеюсь, ты не будешь все эти подробности засовывать в свои мемуары?!
– Именно буду! Ведь это и есть самое интересное, а не сухое перечисление событий! Именно за такие детали и цепляется память, именно такие детали и вызывают связанный с ними поток ностальгических воспоминаний! А ты так пишешь, как будто поделился со мной под большим секретом настолько интимной информацией, что даже немного в этом раскаиваешься. Никогда не думал, что можно стесняться своих спортивных достижений. Обычно ими гордятся.
Очень странно! Человек в 63 года находится в такой физической форме и имеет такую фигуру, которым позавидуют 90 процентов 20-30-летних, и не хочет, чтобы об этом кто-то знал!
Арнольд был совершенно другим. Он был чрезвычайно оригинален. По-моему, это стремление к оригинальности его и сгубило.
Я познакомился с ним буквально в первые дни сентября. В ДСВ повесили объявление о наборе в группу боевых искусств. В отличие от сегодняшних дней, тогда это была чистая экзотика. Карате то запрещали, то разрешали в очень ограниченном масштабе. Но сначала пришедшие по объявлению расчищали от мусора полуподвальное помещение, в котором чуть позже сделали отличный спортивный зал, где и проходили занятия. Там я и познакомился с Арнольдом. Он мельком упомянул про стройотряд, очевидно, сама наша работа напомнила ему об этом. Работа напомнила ему стройотряд, но не армию! Отсюда я сделал неизбежный вывод, что в армии он не служил. Тогда я не мог представить, что человек, отслуживший в армии, может хоть как-то не упомянуть об этом. Сам я упоминал об этом всенепременно! А потом я знал его по тренировкам.
Я приятно удивился, увидев его у Фила. Хотя я знал, что Арнольд учится на филфаке, но не думал, что они знакомы. Я довольно долго считал, что ему всего 18 лет, что он поступил в университет сразу же после школы. Как-то, когда Ленка с Викой сидели у меня в комнате, я сказал им: «Меня не оставляет такое странное ощущение, что Арнольд старше меня.» Они засмеялись: «Так оно и есть, он почти на три года старше тебя!»
Я помню наши разговоры по вечерам. Затрагиваемых тем было очень много. Но мне запомнились в основном две: идеологические споры по поводу преимуществ капитализма или социализма и в какой-то мере связанные с этим споры об эстетике строя.
Может быть, стоит напомнить более взрослым людям, а более молодым просто сообщить, что в 70-80 годы разговоры на отвлеченные темы были скорее нормой, чем исключением. Недаром Советский Союз считался самой читающей и, можно добавить, самой рассуждающей страной. Трудно судить, хорошо это было или плохо, но это было так. Когда многие из нас в начале 90-х годов вырвались за границу, они обратили внимание на то, насколько более узкопрофессиональные и менее абстрактные разговоры принято там вести. Причем рассуждали отнюдь не только интеллигенты, и не только на кухнях. В вагоне поезда отвлеченные разговоры были практически хрестоматийной нормой поведения. И уж тем более такие споры не могли не вести студенты филфака МГУ. Не боясь обвинения в снобизме, следует признать, что на романо-германское отделение МГУ попадали самые интеллектуальные юноши и девушки.
Такие разговоры постоянно вели и мы. Так вот, про социализм и капитализм. Здесь обозначилось два полюса: один представляли Костя с Сашей, второй – Фил с Арнольдом. Я на тот момент, натешившись инакомыслием еще в Харькове и убедившись в армии в его эфемерности, изображал из себя политическую проститутку, всячески декларируя свой конформизм и полное равнодушие к таким проблемам. Крайнюю позицию, можно сказать, занимал на тот момент Костя. Он, конечно, не доходил до там будут лишь учить по-нашему: ать-два, но был весьма близок к этому. Либерализм и вольнодумство он считал баловством. Есть определенные принципы, им и надо следовать. Лукьянчиков был немного левее: недостатков много, но основные принципы правильные. Если внести необходимые изменения, социалистическое общество сможет стать самым эффективным и передовым строем. На тот момент он мог бы перефразировать знаменитую фразу Черчилля именно таким образом. Фил был открытый противник социалистического строя и коммунистической идеологии (недаром в 84 году им интересовалось КГБ!). Его чрезвычайно привлекала модель скандинавского социализма. Он вообще почему-то очень увлекался именно Скандинавией. Учил сначала финский, а потом шведский языки. Что именно считал Арнольд, я сказать не могу. В принципе, он был против социализма. Но он всегда выражал свою мысль настолько оригинально и нестандартно, что понять его было очень трудно. Следует заметить, что и Костя, и Санька в последующие годы кардинально поменяли свои убеждения.
Примерно так же делились и мнения по вопросу эстетики военного строя. Теперь к Косте и Саше решительно примыкал и я. Арнольд с Филом видели в военном строе только бездушную и совершенно неоправданную муштру. Мы же им решительно возражали. Когда на плацу стоит рядами больше тысячи человек, одетых в военную форму. Когда командир полка и его заместитель чеканным шагом посреди плаца движутся навстречу друг другу, и последний громким и ясным голосом отдает рапорт. Когда раздается команда: «К походному маршу, побатарейно. Первая батарея прямо, остальные напра-во! Шагом марш!» И шеренга за шеренгой идет, чеканя шаг. Да еще под звуки оркестра! Что-то в этом есть! Недаром ведь женщины во все времена восхищались военными. И недаром женщины в военной форме смотрятся настолько эффектно.
Тогда же у нас с Филом как-то случайно зашел разговор о Галиче. Выяснилось, что мы оба любим его. Фил, улыбаясь, признался, что у него есть кассета с песнями Галича. Не хочу ли я послушать. Конечно, я хотел. Всего за два-три года до этого такое слушание, да еще и совместное, могло иметь весьма печальные последствия. Сейчас это было не так опасно, но все же рискованно. Надо было очень доверять своим друзьям, чтобы так перед ними открываться. Фил нам доверял.
Тогда же я узнал, что в его репертуаре есть и песни Галича. Он спел одну неизвестную мне песню. Она не совсем в стиле Галича: это его ностальгические воспоминания о далеком детстве:
Вьюга снега на крыльцо намела,
Глупый ворон прилетел под окно
И выкаркивает мне номера
Телефонов, что умолкли давно…
Надо сказать, что Фил очень хорошо пел. Я бы употребил слово душевно, если бы оно не было настолько затаскано и опошлено. Слушать его можно было часами. Тогда же он спел и еще одну песню. Своего друга, Вадика Дмитриева:
Потускнели наши лица…
Дело к осени, наверно.
Я пришел, чтобы напиться
В этой маленькой таверне.
Я пришел, чтобы молиться
На твое святое тело.
Помоги же мне забыться,
Как когда-то ты умела.
В полутемном, душном зале
Ты поешь ночами фаду,
Чтобы женщины рыдали,
У мужчин темнели взгляды,
Чтобы музыка волною
Плавно столики качала,
Чтобы каждою весною
Начиналось всё сначала.
Ты меня уже не вспомнишь,
На колени ко мне сядешь.
И рукой такой знакомой
Нежно волосы погладишь.
Засмеешься и заплачешь,
Новой песней мне заплатишь.
Скажешь: «Ты похож немного
На того, о ком я плачу!
Тот же лоб и те же губы
Удивительно похожи,
Тот же голос нежно-грубый.
Только он тебя моложе…
о его украло море,
Он забыл сюда дорогу…
Я ждала его, но скоро
Позабыла даже бога…»
А вокруг чужие лица…
Дело к осени, наверно.
Ты поешь, чтобы забыться
В этой маленькой таверне.
Мы с тобой, как прежде вместе…
Только ты меня не знаешь.
Обо мне давно ушедшем
Ты со мною вспоминаешь.
Мы с тобой, как прежде вместе…
Только ты меня не знаешь.
Обо мне давно ушедшем
Ты со мною вспоминаешь…
Можно было бы сказать, что этот Вадим Дмитриев был человек трагической судьбы. Но его судьба больше походила на трагикомедию. Он был на пару лет старше Фила. Закончил португальскую группу романо-германского отделения. Несколько лет работал в Африке. Был он очень талантливым, очень способным, подающим большие надежды… но при этом чрезвычайно душевно слабым и настолько наивно-эгоистичным, что это вызывало ни гнев, ни презрение, ни даже раздражение, а скорее откровенное недоумение. Приезжая в начале восьмидесятых из Африки (что само по себе уже было нечто!) да еще с деньгами, да не просто с деньгами, а с чеками и валютой, он, естественно, был центром внимания и первым парнем на селе.
Но с начала 90-х все поменялось! Государственные структуры рушились, связи с развивающимися странами стремительно сокращались. Он оказался выброшенным за борт. Будучи аспирантом МГУ, он жил в общежитии Главного Здания в маленькой комнатке-пенальчике. Построенные в конце 40-х годов, эти помещения с тех пор и не ремонтировались. Те, кто бывал там в 90-е годы, не могут не помнить царившую там мерзость запустения: когда-то роскошная кожаная мебель в холлах, теперь истрепанная и пришедшая в негодность; ободранная штукатурка в узких полутемных коридорах с высоченными потолками; постоянный запах вареной капусты…
Но хуже всего жильцы: какие-то полутени неопределенного возраста в блеклых, выцветших халатах, с безжизненными лицами… Может быть, я немного и сгустил краски, но, по крайней мере, такими они остались у меня в памяти.
А друзья и знакомые Вадика, как на зло, к середине 90-х годов все процветали и были на подъеме. Вокруг них жизнь бурлила и кипела. И, что хуже всего, они процветали не только эмоционально и интеллектуально, но и материально. А он оказался словно на обочине жизни. Кто-то другой в периоды временных неудач, вероятно, постарался бы крепиться или же делать хорошую мину при плохой игре. По крайней мере, как-то скрывать свою зависть и обиду на судьбу. Но только не Вадик. Поражая своей наивностью, он всем и каждому из своих друзей объяснял, насколько неправильно сложившееся положение вещей. На вашем месте должен был быть я! Это он заявлял прямо в глаза и, что самое смешное, ждал от собеседника согласия и сочувствия. Все женщины казались ему продажными гетерами, которых интересуют только преуспевающие самцы…
Может быть, если бы эти чувства проявлялись в более зрелой форме, они бы вызывали негодование и отторжение, но они были настолько по-детски наивны, откровенны и беззащитны, что никто из друзей не только не обижался и не сердился на него, но наоборот всячески его успокаивал и пытался помочь. Сколько раз его утешали Фил и Лукьянчиков, сколько раз это делал я! Сколько раз ему помогали материально. Нельзя сказать, что он не пытался найти себя в этом новом мире и снова твердо встать на ноги. Он пытался, но ему не хватало неких душевных сил.
Нина: У Вадима была подруга, Аня из Вильнюса. Она, как и он, училась в аспирантуре и жила в ГЗ. Мы с ней поддерживали связь в середине 90-х, но потом потерялись. Вадик, ещё когда я жила в ДСК, отдал мне папку своих стихов, написанных от руки, сказав, что это «никому не нужно». Возможно, папка сохранилась на антресолях у моих родителей. Вот стихотворение «Пёрышко», я его легко запомнила:
Меня за ручку перышко водило
Я надевал потрепанную шляпу
И отправлялся с ним в далёкий путь.
Перо ловило осторожный ветер
И трепыхалось у меня в руке.
А облака садились мне на шляпу.
Но я гулял, не открывая глаз.
Я научился слышать дождь и солнце,
И птичьи голоса носил с собой,
И шерсть зверей я выучил на ощупь,
Но потерял от зрения ключи.
И я пошел к старухе-великанше,
Что круглый год живёт у входа в пропасть
И выдает желающим билеты —
Всем, кто захочет в пустоту шагнуть.
Я очень быстро с ней договорился,
Чтоб со скалы она меня столкнула
В шипучее, щекочущее небо
И ей за это перышко отдал.
И вот я за столом своим проснулся,
Открыл глаза, умеющие видеть,
И приготовил чистую тетрадку.
И понял, что рука моя
Пуста.
В конце концов он уехал из Москвы куда-то в свой город и, по рассказам знакомых, даже стал вновь подниматься на ноги, но в один из моментов депрессии не выдержал и покончил с собой.
Зато от него осталась такая чудесная песня!
Раз уж заговорил о песнях, то поскольку в жизни всегда перемешано и грустное, и веселое, вернусь к главному герою своих воспоминаний и расскажу о двух его музыкальных произведениях, созданных в декабре 86 года. Одно из них – песенка под названием Хор противозачаточных средств:
Желанию мы служим инстинктивному,
Бойцы невидимых фронтов!
Мы все тут поголовно превентивные,
И каждый к вам на помощь прийти готов!
Сберегём мы вас от всяческих бяк,
Напевая весело чмяк-чмяк-чмяк!
Идеями от вас мы отличаемся,
Боюсь, что ты нас не поймешь:
У вас всё по спирали развивается, У
нас ты фига с два что по ней разовьешь
Сберегём мы вас от всяческих бяк,
Напевая весело чмяк-чмяк-чмяк!
Надежные, дешевые и быстрые,
Почти что как аэрофлот. No pasaran! К
то надо – мы-то выстоим,
Мы бьемся не за смерть, а за живот!
Сберегём мы вас от всяческих бяк,
Напевая весело чмяк-чмяк-чмяк!
Второе музыкальное произведение было гораздо оригинальней и интересней. Это было музыкальное изображение полового акта. Никаких слов не было. Мелодия, естественно, делилась на две партии: мужскую и женскую. И, вероятно, должна была бы исполняться дуэтом одновременно на двух гитарах. Но в таком исполнении я это произведение никогда не слышал: может быть, не находилось второй гитары, а, может быть, дуэт и не предполагался. Фил всегда поочередно исполнял то одну, то другую партию.
В конце декабря произошло событие, еще более обогатившее нашу и без того веселую и насыщенную студенческую жизнь. У каждой английской группы был свой куратор из преподавателей кафедры. В нашей, третьей, группе это была Магидова. В четвертой, у Чина, Давыдов, а в пятой группе – Долецкая. Кто был в шестой группе, я не знаю. Кураторство было чисто номинальным, оно было только заявлено, но никогда никак не воплощалось на практике. Кроме одного единственного раза, когда Елена Станиславовна пришла в общежитие на встречу со своей пятой группой. Произошло это буквально за пару дней до подготавливаемого ей грандиозного мероприятия. Это должно было быть нечто вроде вечера английского языка с довольно насыщенной программой.
Визит состоялся днем. Чингиза не было. Я сидел у себя в комнате за столом и что-то читал. Поскольку в общежитии очень хорошо топили, и, несмотря на декабрь, было очень тепло, я сидел без рубашки в одних спортивных штанах. Вдруг в коридоре блока я услышал какие-то голоса студентов и среди них узнал голос Долецкой, расспрашивающий студентов: «А кто живет в этой комнате? Костя с Сергеем? А в этой?» Я с ужасом ждал, что сейчас раскроется дверь, и в комнату войдет Долецкая. А что мне тогда полагается делать по этикету?! Просто поздороваться, не вставая из-за стола? Или встать? Или даже подойти к ней? Достаточно ли этого или нужно еще что-нибудь сказать? Да я еще и в таком виде! Все эти мысли за секунду промелькнули у меня в голове. Но Елена Станиславовна не вошла. Очевидно, ей сказали, что в этой комнате никто из пятой группы не живет. Затем вся процессия постепенно зашла в комнату Фила, и вскоре всё стихло. Я облегченно вздохнул и продолжил чтение. Через некоторое время в блоке опять раздались какие-то возбуждённые голоса, топот ног, и опять всё стихло. Через какое-то время в дверь постучали. Я, как обычно, крикнул entrez!, и в комнату вошла Наташа Руденко. Она училась в нашей группе и нравилась мне с первого дня, но сама не обращала на меня никакого внимания. Поэтому я был весьма удивлен её приходом. Сев на кровать Чина напротив меня и глядя на меня своими огромными глазами, она возмущенно поведала мне следующую историю.
Дело в том, что в комнату Фила вслед за своей любимицей набилась куча девочек из других групп, и в комнате стало тесно. Тогда Фил, ничтоже сумняшеся, довольно бесцеремонно потребовал, чтобы осталась одна пятая группа, а все остальные удалились. Я уже указывал, что ни лицемерие, ни politesse Филу совершенно не свойственны. Ни свое поведение, ни свои заявления он никогда ни под кого не подстраивает. Но не это возмутило девочек. Их возмутило полное равнодушие их кумира: вместо того, чтобы грозно одернуть распоясавшегося Фила, Елена Станиславовна сделала вид, что ничего не замечает, и спокойно смотрела, как вереницей уходят изгнанные поклонницы. Это была непростительная обида, требующая мести. И в противовес мероприятию Долецкой изгнанницы решили устроить свой вечер.
Всё ещё не понимая, а я-то тут при чем, я молча смотрел на Наташку. Она пояснила, что им тоже нужна какая-то программа вечера. Я скромно сказал, что могу предложить только наш коллективный Corrective Course (который я описывал выше). Оказалось, что ради этого она и пришла. Я пошел вместе с ней в их комнату в соседнем 916 блоке. Там уже вовсю шло обсуждение программы. Мой Corrective Course выслушали без особого интереса и, перебивая друг дружку, начали излагать свои варианты. Поскольку, как я уже упоминал выше, весь первый семестр мы читали с Долецкой Винни Пуха, то его и решено было взять за основу сюжета. Про меня тут же забыли. Я тихонько выскользнул из комнаты и, давясь от смеха, побежал к Филу. В голове у меня все время вертелся лозунг: Два съезда – две партии! Вообще следует заметить, что тогда фразы из Маркса и Ленина выполняли роль своеобразных афоризмов и были известны очень широко. Я пинком растворил дверь в Филовскую комнату и наткнулся на совершенно ошарашенный взгляд какой-то девочки из пятой группы. Оказывается, посиделки с Долецкой еще не закончились. От конфуза меня спасла только планировка комнаты. Сама комната расположена как бы вбок от двери, поэтому, когда дверь открывается, виден только небольшой кусок противоположной стены. Я тут же спрятался у себя в комнате и для предосторожности еще и закрылся на ключ. Но по окончании мероприятия я в красках описал всему 917 блоку козни оппозиционной партии.
Естественно, никакого альтернативного мероприятия девочки организовать не смогли. Они ограничились бойкотом. Надо сказать, что это весьма задело Елену Станиславовну. По рассказам бывшего там Чина, она весьма возмущенно отозвалась о «бабских истериках». Меня же весьма рассмешили претензии Баранова, вернувшегося с этого вечера. Я, видите ли, выступил штрейкбрехером, пойдя на поводу у оппозиции и не явившись на вечер Долецкой. Тут я высказал ему всё, что думаю о Долецкой (хотя он и так это знал), и сказал, что даже если бы все до единого отправились на её мероприятие, меня все равно бы там не было.
С конца декабря началась первая сессия. Те, кто до поступления в МГУ какое-то время учился в каком-либо вузе, уже имели об этом определенное представление. Но для большинства наших сокурсников эта сессия действительно была первой. А вузовские экзамены ведь кардинально отличаются от школьных! Я помню, сколько волнений и недоумения вызывала наша первая сессия в ХГУ. По какому учебнику готовиться? Преподаватели называют целый ряд учебников. А в них один и тот же материал изложен иногда совершенно по-разному. Так какой же из этих вариантов правильный?!
Теперь же я снисходительно улыбался, вспоминая свою недавнюю наивность. В этой сессии для меня не было ничего нового. Она включала несколько зачетов и три экзамена: поэтика; лексикология и фонология русского языка; античная литература. Первые две дисциплины я попытался перезачесть: ведь в Харькове на РКИ мы изучали их в большем объеме, не один, а два семестра. Но, когда я подошёл с этим вопросом к соответствующим преподавателям, мне заявили, что программа филфака МГУ настолько отличается от программы остальных вузов (надо понимать, что, разумеется, в лучшую сторону), что ни о каком перезачете не может быть и речи. Я, честно говоря, не особо возражал: все-таки это в какой-то мере профильные предметы. Правда, здесь зарубежная литература изучалась в большем объеме. На РКИ гораздо подробнее изучалась русская литература, начиная с летописей. Зарубежную же мы проходили галопом по Европам, за один семестр успевая пройти от Гомера до Шекспира и Сервантеса.
Я еще со школы любил готовиться к экзаменам, излагая кому-нибудь требуемый материал. Я так его гораздо лучше усваивал. Понемногу это начало получаться и здесь. Сначала слушательницами были одна-две девочки. В том числе уже упомянутая выше Таня Зайцева. Кроме влюбленности в Фила нас еще объединяло и то, что на занятиях чаще всего именно нам двоим приходилось терпеть хамское обращение Долецкой. Таня приходила очень тихо и скромно, что-то записывала, почти не разговаривала. Как-то раз во время подготовки к зачету по новой истории я был очень хорошо пьян. Фил потом издевался: «Ты рассказывал Танечке, что Америка пошла по исинсивному, а Германия по эсисивному пути развития». Но это было лишь один раз.
Постепенно к нам в комнату стало приходить все больше народу. И не только из английских групп: ведь эти экзамены были общими для всего ром-герма. Во время подготовки к русскому языку у нас толпилась уже куча народу. Приходил Леша Нагаев. Он учился в одной группе с Герой. Мне он очень нравился. Хоть он и был только после школы (а тогда я, естественно, посматривал на таких неоперившихся юнцов с высоты своего зрелого возраста), но он был очень простой в обращении, умный, веселый и жизнерадостный парень. Прекрасно владел немецким языком, прожив с родителями долгое время в Германии. Он признавался, что иногда, посмотрев какой-нибудь фильм, не может вспомнить, на каком языке он его смотрел (это не хвастовство: когда хорошо владеешь языком, действительно не обращаешь на это внимание). Как-то, рассказывая про типы фразеологизмов, я, следуя написанному в учебнике, определил один из них как симбиоз. Он спросил, что это. Яркая и сияющая (как всегда) Ниночка ответила: «Ну, это когда одно без другого не может!» Он так и записал это определение себе в тетрадку.
Но больше всего народу было во время подготовки к последнему экзамену: античной литературе (античке). К нашему обществу попытался присоединиться Виталик, но это окончилось неудачей. Он начал что-то рассказывать, но кто-то из девчонок резко оборвал его. Он обиделся, ушел и нажаловался Филу. Однако я помню, что и Фил уже на тот момент стал участником нашей подготовки. Я зачитывал из учебника Тахо-Годи (этот учебник и это имя были почти сакральны на классическом отделении) основные черты эпического стиля:
Я: Основные черты: А) Объективность.
Фил: Так какие черты?
Я: А) Объективность…
Фил: Да что ты заладил про объективность?!
Ты черты давай!
Я: (уже взрываясь) Я и даю! А) Объективность!
Потом мы все еще долго вспоминали этот диалог и смеялись.
Изучение античной литературы весьма обогатило наш внутренний мир и в какой-то мере вошло в повседневную жизнь. Как-то мы, как обычно, большой компанией обедали в столовой. Через несколько столиков от нас за отдельным столом сидели Нина Кошелева и Саша Лукьянчиков: у них уже тогда начинался роман. Фил подмигнул мне и, показывая на них взглядом, заметил: «Дафнис и Хлоя!» Но самое большое влияние античная литература оказала на Чина. В подражание песне Галича Баллада о прибавочной стоимости он сочинил собственную балладу под названием Баллада о человеке, собиравшемся сдавать экзамен Пиковой, но попавшем к Завьяловой:
Тахо-Годи учебник я пестовал,
Калимахом и Плавтом не брезговал,
Попивал в перерывах Столичную,
Так и выучил, в общем, античную.
И зачем мне читать всяких Каинов?
Думал Пиковой сдам тот экзамен я.
А она у нас мягкотелая,
А другим мне сдавать не хотелось бы.
друг приходит скотина очкастая.
Я себе говорю: Вот так здравствуйте!
И говорит: У преподавателя Пиковой нервный приступ. Поэтому экзамен у вас буду принимать я.
То есть как так, – кричу, – Нервный приступ-то?!
Хоть и было совсем не до диспута!
Лучше стать, – я кричу, – бабой каменной,
Чем сдавать этой стерве экзамены!
Пикова и Завьялова были преподавательницами с кафедры классических языков и литературы. Пикова была маленькая пожилая женщина, чрезвычайно добрая и мягкая. Она вела у нашей группы латынь и относилась к нам, как бабушка к внукам. Завьялова читала лекции по истории античной литературы. У нее был очень высокий голос. У Жени Балакина были ключи со свистящим брелком. Это очень удобно, если ты не можешь найти ключи: ты свистишь, и брелок отзывается на свист. Когда Завьялова начинала нараспев читать: Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына! – брелок начинал пищать.
Я не помню, кому сдавал экзамен Чин, но сам я сдавал Завьяловой. И это оказалось вовсе не так уж страшно!
Кроме консультаций огромную популярность среди нашей публики вдруг приобрели мои рассказы про мою харьковскую студенческую жизнь. Вероятно, этому немало способствовали восторженные отзывы Фила. Эти истории ему страшно нравились, он их всячески поощрял и пропагандировал. И я рассказывал, про наши приключения в колхозе, чуть не стоившие нам отчисления, про веселую жизнь в общаге, про своих харьковских друзей и харьковских преподавателей. Преподавателей я изображал в лицах. Даже для тех, кто никогда не знал их, получалось очень смешно. Я уже тогда обратил внимание, что, если почти все харьковские преподаватели становились объектом пародий, то из московских им не стал ни один! В Харькове достаточно было сделать какой-либо характерный жест, гримасу, сказать что-то с определенной интонацией, и уже все, смеясь, узнавали кого-то из преподавателей. Кстати, мы передразнивали их не только для себя: их пародировали во всевозможных студенческих сценках. Надо отдать должное нашим преподавателям, они никогда не обижались, а весело смеялись вместе со студентами. В МГУ ни я, ни кто-либо еще никогда не изобразил ни одного преподавателя. Были ли они недостаточно выразительны для пародирования, или была иная причина, я не знаю. Но факт остается фактом.
Наиболее своеобразным и часто пародируемым преподавателем была наша преподавательница по истории КПСС Надежда Владимировна. Это была маленькая круглая женщина лет шестидесяти. В ХГУ ее знали все. Куча ее высказываний ходило по факультету в качестве афоризмов:
Это по-ленински!
Я написала 90 страничек, а прочитала только 5. Я пропускаю, я пропускаю…
Я записываю, я на себя не надеюсь…
Аудитория маленькая, поэтому я могу сказать… (во время рассказа об антипартийной троцкистско-зиновьевской оппозиции, к которой, увы, примкнула и Надежда Константиновна Крупская).
Это не Надежда Владимировна придумала. Это Ленин написал!
Я ночи не сплю, жду её реферата! А она мне говорит: «В апреле!» Зачем он мне в апреле?!
Как-то к ней на лекцию пришел старичок, ее коллега по кафедре. Мой приятель на несколько минут опоздал:
– Игорь, Вы меня подвели! Теперь товарищ на кафедре сделает доклад, что у Надежды Владимировны студенты систематически опаздывают на лекции!
Или преподаваемые ею основные принципы рассмотрения материала по истории КПСС:
1. Обязательно цитировать соответствующее место из трудов Ленина.
2. Критиковать буржуазных фальсификаторов истории КПСС.
3. Перекидывать мостики в современность.
Даже сам её облик просто взывал к пародированию! Маленькая и кругленькая, она энергично семенила на кривоватых ножках, имела привычку слегка, по-птичьи, наклонять голову и покачивать указательным пальчиком, глядя прямо в глаза собеседнику. Весь первый курс я и мои друзья приветствовали друг друга, склонив голову набок и покачивая пальчиком. Несмотря на её странности или наоборот благодаря им, она пользовалось всеобщей симпатией на факультете. Её любили. К тому же несмотря на свои чудачества, она была очень хорошим преподавателем: читала очень интересные лекции и очень интересно проводила семинары.
И вот, забытая и почившая в бозе на филфаке ХГУ, Надежда Владимировна вдруг возродилась через три года на филфаке МГУ! Причем и здесь слегка склоненная голова, утрированно благожелательный взгляд и покачивание пальчиком распространились среди ребят и даже девочек нашей многочисленной компании. Мы с Филом весь первый курс приветствовали друг друга именно таким образом. Косте почему-то это не нравилось. «Когда вы с Филом так кривляетесь, – говорил он, – это еще куда ни шло, но девчонки…» Как-то Ниночка, говоря что-то, склонила голову и покачала пальчиком. Костя не выдержал: «А вот тебе, Нина, это как раз очень не идёт!»
Расскажу и еще несколько забавных моментов. Только что вернувшись из армии, я был страшным матершинником. Я, естественно, всячески избегал нецензурной лексики даже в мужских, а уж тем более в женских компаниях. Но стоило мне на секунду забыться, и я выдавал шедевральные композиции (кстати, без должной практики это искусство, увы, утерялось: когда я на третьем курсе ради интереса попробовал мысленно воспроизвести соответствующие тирады, то они получились весьма блеклыми и уже через пару минут начали повторяться). Ленка, и так относившаяся ко мне весьма прохладно, этого не терпела. Если она была в моей комнате, то молча вставала и уходила. За ней эту привычку переняли Таня и Нина. Если мне случалось вдруг сорваться, они вставали и с видом оскорбленного достоинства удалялись. Всё бы хорошо, если бы они выдерживали характер, а не возвращались через пять минут назад как ни в чем ни бывало. Заметив это, я иногда шутки ради время от времени специально выдавал ту или иную фразу, чтобы понаблюдать за их реакцией.
Если в блоке не было Ленки, Фила меньше всего волновал мой лексикон и соответствующая реакция девочек. Он и сам мог развлекаться таким же образом, гоняя их из комнаты. В присутствии Ленки он преображался и становился святее папы римского. Хмуро поджав губы и бросив на меня холодный осуждающий взгляд, он кратко делал мне соответствующее замечание. Как-то мы были в моей комнате вдвоем с Костей, дверь была приоткрыта, и я время от времени позволял себе маргинальную лексику. В комнату влетел рассерженный Фил: «Игорь, я же тебя сто раз просил!» Это значит, что в комнате у него Ленка. Костя, желая его поддержать громогласно заявил: «Да, Игорь, зачем ты материшься?! Ты же знаешь, что в блоке постоянно хоть какая-нибудь баба да отирается!» Бедный Фил безнадежно взглянул на нас и вышел, не сказав ни слова.
Однако и Костя не всегда следовал своей же максиме.
Порядок в комнатах поддерживался самими жильцами. Но для наведения порядка в блоке выделялась дежурная комната. Дежурство длилось неделю. Поскольку в нашем блоке было четыре комнаты, то дежурить приходилось всего одну неделю в месяц. Да даже и это сильно сказано: в обязанности дежурных входила уборка туалета, умывальника с душем и коридора в блоке, но делалось это только в последний день перед сдачей дежурства. Старшим в блоке был назначен Сергей Баранов. В армии он был старшиной в учебке, так что прекрасно знал свои права и обязанности. Около пяти вечера он открывал дверь в нашу комнату и совершенно молча стоял на пороге. Наши нервы не выдерживали: «Серега, мы помним! Мы всё сделаем!» Так же молча он уходил. Но поскольку мы не спешили наводить порядок в блоке, он появлялся снова. Мы сдавались!
Староста блока – Сергей Баранов, очередной дежурный – Фил
Как-то раз выведенный из себя такой психической атакой, я сказал Чину: «Чин, давай-ка покажем им, что значит правильно наводить порядок в блоке!» После двух лет армии у меня, разумеется, был необходимый опыт. Мы с энтузиазмом взялись драить унитаз и мыть коридор. Тут же из своих комнат в коридор вывалились Костя, Сергей и Фил и, вспомнив свою армейскую службу, начали громогласно комментировать наши действия, используя чрезвычайно богатый армейский лексикон, в частности объясняя нам, каким критериям чистоты должен отвечать унитаз. Так они упражнялись довольно долгое время, пока вдруг Филу не пришло в голову спросить у Чина: «Чин, а у вас в комнате кто-нибудь есть?» Чин поднял от ведра с водой совершенно бесстрастное лицо и спокойно ответил: «Таня и Нина». После случайно сорвавшегося у Кости последнего замечания, они тут же спрятались по своим комнатам, и блок мы домывали уже в полной тишине и одиночестве.
Зима в том году выдалась удивительно снежная и холодная. В общежитии мы этого не замечали, потому что топили настолько хорошо, что в комнатах мы ходили в майках. Зато такая зима дала нам возможность постоянно ходить на горку. Общежитие ДСВ находится в пяти минутах ходьбы от станции метро Проспект Вернадского, а метро выходит в очень приятный сквер. Сразу у выхода – склон, довольно крутой и длинный. В ту зиму его залили водой и образовалась отличная горка: круче сорока пяти градусов и в общей сложности около ста метров длины, включая ровную ледяную дорожку уже в самом парке.
Я не помню, как именно начались эти катания, но в январе они стали традиционными. Делая перерыв в подготовке к сессии, мы бегали туда кататься. Постоянными участниками были наша компания 917 блока (за исключением Виталика и ребят из первой комнаты, но они в нашу компанию и не входили) и девчонки из соседнего 916 блока: Наташа Руденко, Наташа Римша и Яна Можаева. Две Наташи были постарше: им было по 18 лет, и они поступили в МГУ уже после года работы. Яночка была совсем юная: 19 ноября ей только-только исполнилось 17 лет. К этому ядру все время примыкали и еще участники, так что на горке никогда не бывало меньше 12-13 человек. Катались на ногах. Иногда по одному, но чаще паровозиком: брались друг за друга и такой длинной гусеницей ехали вниз. Как редкая птица долетала до середины Днепра, так и редкий паровозик доезжал невредимый до конца горки. Обычно в середине кто-нибудь падал, увлекая за собой остальных, и все доезжали до конца на чем угодно, только не на ногах.
Вскоре выяснилось, что самая подходящая для катания обувь у нас с Филом: у нас были самые скользкие подошвы. Поэтому мы скатывались быстрее всех и дальше всех. Поскольку мы оба с ним были довольно спортивными, то очень быстро научились съезжать, удерживая равновесие и не падая. В паровозиках мы обычно становились впереди, и, когда паровозик начинал распадаться, отрывались от него и с триумфом скатывались вниз.
Тогда нас стали ставить, то в конец, то в середину паровозика, да еще и перемежая тремя-четырьмя другими участниками. Но и это «завистникам» не помогало. Обладая преимуществом в скорости, тот из нас, кто стоял сзади, во время скатывания начинал перемещаться вперед, выдергивая переднего из общей сцепки, и мы опять с триумфом съезжали вниз.
Скоро стиль катания изменился. К нам присоединился Гера и откуда-то притащил здоровенную железяку (я не помню, что именно это было), похожую на огромный бобслей. В него помещалось аж четыре-пять человек. И предлагал кататься в нем. Мы с Филом сначала яростно протестовали: нам почему-то казалось, что он поцарапает лед на горке. Но Гера упрямо протащил свой бобслей. Тут же мы обнаружили, что кататься в нем не менее здорово, чем на ногах, и с тех пор чаще катались в бобслее.
Последний день сессии, 18 января, мы решили отметить грандиозной пьянкой. Мы – это я, Чин, Гера и Леша Нагаев. Фил тогда не пил принципиально, даже пиво или сухое вино. Сергей, будучи профессиональным спортсменом, тоже совсем не пил. А Костя просто это не любил. Мы заранее закупили целую батарею вина и праздновали в комнате у Геры в 913 блоке. Он жил там с Сергеем Кузнецовым и Исами. Сергей Кузнецов был мальчик из его группы. Как и Леша, он поступил сразу после школы, но в отличие от яркого и веселого Леши, был очень тихий и скромный. Мы с ним почти и не общались. Исами был студент из Японии. Он довольно хорошо говорил по-русски, был веселый и компанейский. Конечно, он не был членом нашей компании, но у нас с ним были очень дружеские отношения.
Изрядно выпив и покатавшись на горке, мы вернулись в общежитие. Я соскучился по Филу и пошел звать его к нам. Тогда я с удивлением узнал, что, оказывается, сегодня его день рождения. Ему исполнилось 26 лет. Правда, он свой день рождения никак не отмечал, а сидел в своей комнате. Поскольку с ним была Ленка, Фил был холодный и отстраненный. Но нашим с Чином горячим приглашениям отказать не смог. Ленка бросила на меня очередной неодобрительный взгляд, показавший мне, что я стал совсем persona non grata в ее глазах, и молча отпустила Фила. В нашей компании в комнате у Геры Фил оживился и даже пел нам. У Леши был магнитофон, и мы записали на кассету две песни Фила: По большому Сибирскому тракту и Потускнели наши лица. Он всегда пел хорошо, но в честь своего дня рождения пел просто чудесно. Эта кассета очень долго хранилась у меня, но, потом, к сожалению, куда-то потерялась.
Продолжение следует. Фото ГЗ МГУ — Никита Никитенко, Unsplash.
