Центральным компонентом изучения английского языка были, разумеется, Performances! Это был некий гибрид лекций Ахмановой и групповых выступлений студентов. К ним тщательно готовились и выпускали на них поначалу только отдельных студентов, уже имеющих довольно высокий уровень. Свое мнение о таких перформансах я высказал в первой части и не хочу повторяться здесь. Теперь это только повод, чтобы перейти к творчеству героя моих воспоминаний со товарищи. В октябре на стенде кафедры появилась стенгазета, полностью посвященная этому мероприятию. Она включала в себя фотографии, снятые Костей, с подписями под ними, сделанными Филом и Чином. Подпись The room 1060 full of old charm [Аудитория 1060 полная старого очарования] исправлена: зачеркнут определенный артикль.Фотография с группой выступающих: A new murmur is going to begin [Сейчас начнется новое бормотание].Удачно схваченная фотография полусонного Чина с полуопущенной головой и закрытыми глазами: A v tyurme seychas makarony dayut…
Нина: Английские группы первого курса учились по English We Use, учебнику английской кафедры. На English Department нам объясняли, что задача первокурсника – показать, что можешь издавать звуки, сохраняя жёсткую верхнюю губу и оттягивая язык от зубов. А если не можешь – то не сможешь и представлять отечественную науку на международной арене. И в этом случае ты должен после первой сессии покинуть department и продолжать учёбу на славянском или русском отделении.
Каждую среду первокурсники демонстрировали способность выступать, произнося куски научных текстов в аудитории 1060 перед коллегами разных рангов и самой Ольгой Сергеевной. Участвуя в этом театре, каждый решал свою задачу. Мне хотелось говорить по-английски как Елена Станиславовна, Helen Doletskaya, и я говорила себе, что раз она среди всего этого – значит, всё не так плохо, и надо просто продолжать игру.
Вот образец «языка, НА котором мы говорим» — the language we speak WITH:
«I should like to begin by specifying the four conditions, which have to be scrupulously observed if number eleven is to be pronounced properly, in British fashion, according to the British standard of pronunciation… First of all, the tongue has got to be kept flat and drawn back from the teeth, which it scarcely ever touches. The lips should be spread, but not too much. The upper lip is stiff. Only the lower jaw goes freely up and down.»
Фил, молодой кудрявый принц (так он назвал себя в пьесе «Третья группа») с гитарой и в свитере Высоцкого-Гамлета, сочинил блюз про наши страдания – как мы забываем английский на этой кафедре. Спел сначала нам дома, в общежитии, на мотив «Чеширского блюз»Барабашева Саши (кажется, это был приятель или знакомый Фила, Фил пел его песни тоже). От блюза English We Use мы были в восторге. Во-первых, красиво, во-вторых, протест.
И вдруг Виталик, самый юный среди нас, первый ученик, в очередную среду исполняет этот блюз в 1060. Я слушаю с ужасом. Он понимает, что делает? Зачем это? А Фил что? «Это что? Ты разрешил?!» — спрашиваю его беззвучно, лицом. Мы с Филом сидим рядом, как почти всегда на лекциях, и по нему не поймёшь, что думает.
There is no natural human language
In our world we could not actually choose…
But we have chosen only one,
We’ve changed it, probably for fun,
And everybody calls it English That We Use.
The four conditions that I am observing
Give me from time to time the right to feel amused.
Now The Department is my home.
I am singing every… “slovoform”.
I use this word because it’s English that we use. …”
Don’t break my basis, because my honour
And my opinions have been broken by O’Connor.
Don’t wait for me to light the fuse
But sing that stormy evening blues.*
O people, tell me what’s the English That we use.
….
Oh, morphonology now seek…” To me, my baby, it’s a Greek…
Oh tell me, people, what’s the language that we use?
*Ваня Сушков, поддержавший тогда Виталика музыкальным аккомпанементом, заметил в нашей недавней переписке, что, по словам Виталика, вместо этой строчки было первоначально «And saving Russia kill the Jews” – филовская шутка, предназначенная, возможно, именно для Виталика.
За исполнением последовала тишина. Потом аплодисменты. Потом дребезжащий голос Ольги Сергеевны Ахмановой: «Now, we have the song about “English We Speak With”. Next, we need a song about “English We Speak About”. » Это было неожиданно. Аудитория выдохнула, довольный и счастливый Виталик продолжал что-то говорить.
Фил толкнул меня плечом и глазами показал на листок на коленке. Крупным почерком:
Somewhere abroad, somewhere out
There is a language we are murmuring about
Somebody even uses it to speak I
am told about it once a week.
На ходу сочинял, на чем придётся записывал. Наверное, это был его способ принимать реальность. Делал, что надо, соблюдая заданную рамку, а вне рамки, на полях писал, как дышал. В девяностых, уже после университета, дома у них с Леной, он сказал мне про свои занятия: «Рекламу делаю для мебельной фабрики. Представляешь? Я. Такой талантливый.» Сейчас это, кажется, так естественно, что талантливый автор зарабатывает на жизнь, в том числе и сочиняя рекламу…
Вот к этому как раз ещё его байка: «Я маленький слышал, как бабки говорили про кого-то: «Хороший мужик, всё в доме глядит.» Я взял веник и стал подметать. Бабушка спрашивает: «Игорь, ты что делаешь?» И я: » Всё в доме гляжу.» Это важно было в Филе, что он «всё в доме глядел». В семейном общежитии, в ДСК, каждый день мыл полы, и гостей заставлял разуваться. Но это было уже позже. Время, назад! Слово Рузину.
Есть ещё и ноты того самого блюза. Ваня Сушков записал специально для этой публикации. И добавил, что Ахманова после исполнения блюза обратилась и к нему, сказав: «I think the piano should be… piano». Возможно, она сидела близко к инструменту и ей было слишком forte, слишком громко.
Этим же перформансам была посвящена одна из пьес Фила. К сожалению, я не помню названия и почти не помню содержания. Если мне не изменяет память, пьеса представляла такой перформанс, как бой. Единственное, оставшееся в памяти, то, что я был там выведен как старшина из Харькóва. Я несколько раз в течение пьесы повторял реплику: «Сестра, текст!» Это же была и последняя реплика пьесы. То, что мне была предоставлена такая роль, совершенно неудивительно: я находился под таким сильным впечатлением от армии, что весь первый семестр терроризировал окружающих своими армейскими рассказами. У меня появилась возможность взглянуть на это свое амплуа со стороны, когда мы с Чином возвращались из Киева в общем вагоне, битком набитом дембелями, рассказывающими случайным попутчицам армейские побасенки. Я с ужасом увидел, что представлял из себя всего полгода назад!
Весь первый семестр в прекрасных, оборудованных по последнему слову тогдашней техники лингафонных кабинетах мы штудировали уже упомянутый выше Corrective Course и English Intonation Арнольда О’Коннора. Естественно, эти произведения не могли пройти мимо нас. Коллективным творчеством 917 блока явились следующие пародии. Вот начальная фраза оригинала:
I should like to begin by specifying the four conditions which should be carefully observed if number eleven is to be pronounced properly in British fashion according to modern British pronunciation. First of all, the tongue is drawn back from the teeth which is scarcely ever touches…
[Я хочу начать с описания четырех условий, которые должны строго соблюдаться, чтобы правильно произносить номер одиннадцать в британском стиле согласно современному британскому произношению. Прежде всего, язык слегка оттянут назад от зубов, которых он лишь слегка касается…]
А вот начальная фраза пародии:
I should like to begin by specifying the four conditions which should be carefully observed if drinking alcohol in the hostel is to be performed properly in cool fashion according to modern standards of drinking. First of all, the door is carefully locked with the key in it…
[Я хочу начать с описания четырех условий, которые должны строго соблюдаться, чтобы потребление алкоголя в общежитии проходило правильно в крутом стиле согласно современным стандартам питья. Прежде всего, дверь тщательно заперта с ключом в замке…]
На такой же манер пародировались и объяснения английской интонации. Разбор оригинального предложения I saw you yesterday [Я видел тебя вчера] был проведен совершенно аналогично, но на примере следующей фразы:
Now, listeners, let us analyse the sentence: I drank three bottles of vodka yesterday.
‘I drank three bottles of vodka yesterday. If we emphasise the first word I, it means that only I am capable of the feat. Nor you or him or anyone else. They would have died, had they tried to do this! Only I am brave enough and strong enough!
Now, what if the second word is emphasized I ‘drank three bottles of vodka yesterday? Everyone can deduce that consummation is complete. I drank three bottles. I didn’t see them, didn’t just buy them and put in the cupboard for further use, but have drunk them. They are no more!
I drank ‘three bottles of vodka yesterday. You see, listeners, not half a bottle, not one bottle, or even two. But three (!) bottles of vodka…
[Давайте, слушатели, проанализируем предложение: Я выпил три бутылки водки вчера.‘Я выпил три бутылки водки вчера. Если подчеркивается первое слово я, это значит, что только я способен на такой подвиг. Ни ты, ни он, ни кто-нибудь еще. Они бы умерли, попытайся они сделать это! Только я достаточно храбр и силен!
Что если подчеркнуть второе слово Я ‘выпил три бутылки водки вчера? Каждый может догадаться, что продукт потреблен полностью. Я выпил три бутылки. Я не увидел их, не просто купил их и поставил в шкаф для дальнейшего потребления, но выпил их. Их больше нет!
Я выпил ‘три бутылки водки вчера. Вы видите, слушатели, не полбутылки, не бутылку и даже не две. Но три (!) бутылки водки…]
Но вершиной творчества Фила стал, конечно, мюзикл, представленный 7 декабря на день филолога в актовом зале 1-го Гуманитарного корпуса и через пару недель повторенный в актовом зале ДСВ.
Вообще день филолога в целом прошел очень удачно. Мне очень понравилось гостевое выступление физиков. Я помню оттуда два момента: словарное описание интегративной науки на основе слияния физики и филологии, а еще Разговор на задней парте – пародия на основе диалога Барона и Сатина. Приведу то, что помню. …
Мы предлагаем создать интегративную науку, объединяющую физику и филологию. Она могла бы называться физикология или филозика. Вот какие определения ей могли бы дать в словаре: Физикология – интегративная наука, возникшая на основе органического слияния физики и филологии, вносящая глубокий вклад в познание действительности и служащая интересам всего прогрессивного человечества. Филозика – буржуазная лженаука, возникшая путем эклектического соединения методов физики и филологии, искажающая действительность и отражающая интересы самых реакционных классов буржуазного общества.
Еще буквально пару лет назад такие шутки были недопустимы!
Очень удачный был Разговор на задней парте: два лентяя-старшекурсника, двоечника и прогульщика, сидя на задней парте, вспоминают свою студенческую юность: …Пятерки на экзаменах… участие в Олимпиадах… похвальные грамоты… Брось их! В карете прошлого далеко не уедешь… На дне Горького было тогда хрестоматийным произведением. Его знали все. А этот диалог в школе иногда учили наизусть. Так что столь удачно сделанная пародия была очень успешна.
Студенты русского отделения представили в театральном виде свадебный обряд, записанный ими в каком-то глухом селе во время фольклорной практики. Причем, если невеста была собственная, то жениха выбрали просто из зрителей.
Девочки нашей группы представили пьеску театра теней для младшего школьного возраста. В ней на Филологию нападают разбойники, но кто-то её спасает, и все заканчивается хорошо. Я понятия не имею, кто писал сценарий и осуществлял постановку. Мне доверили ответственнейшее задание – менять разноцветные стекла в проекторе, чтобы, кроме соответствующей музыки, даже сам цвет экрана отражал необходимое эмоциональное состояние. Как иронизировал после представления Лукьянчиков, от старания я якобы даже высовывал язык.
Но, конечно, гвоздем программы был мюзикл. Я попытаюсь описать его. Естественно, в том виде, каким помню через сорок лет. Саша Лукьянчиков и Сергей Баранов были фактически единственными актерами, поочередно исполняющими разные роли. Сам Фил исполнял песни и подавал авторские реплики. Он стоял у края сцены перед микрофоном в обычных своих джинсах и свободном свитере грубой вязки, прямой и отстраненный, исполняя песни почти безэмоционально и так же отстраненно и безэмоционально подавая авторские реплики. Его кудряшки, подсвеченные сзади прожектором, создавали ощущение некоего нимба вокруг его головы. Всё это выглядело очень эффектно! Актеры же, наоборот, играли очень выразительно и, я бы сказал, талантливо. В помощь им время от времени появлялась массовка в лице филфаковских девочек. Но они выступали именно массовкой – неразделенной толпой, без реплик и без индивидуализации.
На сцене римский император, Лукьянчиков, завернутый в простыню, изображающую римскую тогу, слушает доклад своего приближенного, Баранова, о его путешествиях. Дело в том, что римские плебеи отказываются работать, а заменить их некем. Император сетует на упрямство плебеев, которых никакими методами нельзя заставить работать: …
куда его ты ни пошлешь, живет не худо: слышал, даже на Кавказе выживают!
(в отличие от сегодняшнего дня, тогда Кавказ ассоциировался не с опасностью и волнениями, а с богатством и беззаботным отдыхом)
Приближенный рассказывает, как, путешествуя, он:
…попирал босой ногой чужие страны… (при этом Сергей поднял над сценой ногу в обрезанных по колено джинсах и ботинке 46-го размера и показал, как именно он попирал ногой чужие страны)
Далее он рассказывает императору, что существует бедный колхоз Светлый Путь, жителей которого можно заманить в Рим вместо обленившихся плебеев. Его туда и отправляют:
…к нам не русский зарубежный, к нам латынский плыл шпион…
…плыл хитрить и фармазонить, предлагать заморский рай…
(Баранов ходит по сцене, руками изображая плавание брассом)
И вот он появляется в колхозе Светлый Путь:
…Агент по кличке Квинт Гораций,
Ну а по-нашему шпион
С утра пораньше прям в пять-двадцать
Вдруг переплыл сей Рубикон…
На нём сандалики простые,
на нем защитна туника
Его встречает Мать-Россия
В лице простого мужика.
Тот, самогон допив из крынки,
Утрясь мозолистой рукой,
Спросил его не без хитринки:
Пошто нарушил наш покой?
И изругавшись офигенно
От обуявшей вдруг тоски Медаль «За взятье Карфагена»
Сорвал с латинской туники…
Простым мужиком был Лукьянчиков. Он отделялся от массовки, в треухе, слегка покачиваясь и допивая самогон, и срывал орден с простыни, изображающей защитную тунику.
Несмотря на не особо дружелюбную встречу, агент начинает свою агитацию:
…в стране демократической, в бесплановом аду,
В ужасных джунглях каменных Рим-город на виду…
…приди к нам, диссидентушка, голодный и босой,
Дадим политубежище, накормим колбасой…
Дела в колхозе обстоят не лучшим образом:
…Мы разобьем еще когда-нибудь
Фонарь последний возле сельсовета!
Уж раз колхоз назвали Светлый путь,
Так, значит, нам совсем не надо света…
Весь колхоз отправляется в Рим:
По большому грюнвальдскому тракту,
Средь фракийских лесов злую жуть
Сбоку конвоир, а позади ОВИР
Шла пропаща артель Светлый путь… …
Бригадир крутил на бис самокруточки из виз
Эх, подметки склизкие, рвань, гуляй, фракийская!..
…По нескошенным зябям Прованса,
Где с прононсом кричат журавли…
…Истаскались тяжелые бродни,
Опустели родные дворы,
Каждый, кто был пьян, репатриирован
Через Татры да в тартарары!..
…На лазурный бережок вступит русский сапожок,
Еду к бабе я в Марсель,
А зовут меня Кузьма!
И вот они наконец прибывают в Рим:
… Стоял на речке город, мы ловили мойву,
Поленья собирали и строгали Буратин…
Мы понимали жизни суть,
На свете есть на что взглянуть,
Но вот пришел Светлый путь…
Печаль моя теперь не стоит ломанных сестерций,
Мотался по районам с лекциями Цицерон
И Цезарь молодой совсем
В Сенате Римском правил всем…
(в оригинальном варианте вместо Поленья собирали и строгали Буратин было Давили виноград и гнали из него Агдам. Но из цензурных соображений публичный вариант был изменен на менее одиозный).
Нина: Кстати, во время репетиции из темноты зала на сцену вышел Комлев, седой, но не старый, стройный. Кажется, он не только преподавал на кафедре языкознания, но и был парторгом. Он слышал, что мы зовем Фила Фил, и решил назвать его полным именем. «Филипп, скажите, пожалуйста…»- начал он. Что-то спросил про текст, ну то есть, согласовывали ли… И Фил уверенно ответил, мастерски ввернув слово «залитовано».
Прибыв в Рим, простой мужик в исполнении Лукьянчикова выходит, пошатываясь, к краю сцены и под общий хохот громогласно заявляет: «Рим оказался городом контрастов!»
Что было дальше, я не помню. И о дальнейшей судьбе колхоза, пришедшего в Рим, рассказать не смогу. Я помню окончание мюзикла, но совершенно не могу вспомнить, как именно оно может быть связано со всем предыдущим. Постановка заканчивается тем, что торжествующую и сияющую Ниночку Кошелеву, изображающую Музу Филологии, выносят на сцену, и она гордо стоит там, окруженная массовкой, как Свобода на баррикадах Делакруа.
Молодым людям, даже рожденным в 80-е годы, трудно воспринять атмосферу этого представления. Его новизну и неординарность. Для более же старшего поколения каждая реплика несет в себе море воспоминаний.
Сцена, последовавшая за окончанием представления, напоминает мне кадры из фильма Господин оформитель Казакова, в которых Платон Андреевич (в исполнении Виктора Авилова), находящийся на тот момент в самом блеске своей славы, принимает поздравления после фурора, произведенного его спектаклем!
Примерно то же самое я и увидел за кулисами. Фил стоял такой же прямой и отрешенный, как и во время спектакля, и принимал восторженные поздравления мужчин и более, чем восторженные поздравления женщин, которые (признаюсь, к немалой моей зависти) просто вешались ему на шею.
Через две-три недели мюзикл был повторен в актовом зале ДСВ. На этот раз антураж был скромнее: исчезла массовка. Зато весьма обогатилось изображение Рима: античными статуями. Представлены они были голым торсом Саши Лукьянчикова. Не могу вспомнить, был ли он в плавках или всё же в штанах. Скорее склоняюсь в пользу штанов: всё-таки была зима.
Галочка Бернивега, учившаяся тогда на первом курсе русского отделения и не знавшая Лукьянчикова, призналась мне уже через много лет: «Я просто обалдела! Какие, оказывается, красавцы есть у нас на филфаке!»
После дня филолога и началось мое постепенное сближение с Филом. Я точно не могу сказать, почему именно: какого-то события или запомнившегося повода, который мог бы послужить причиной или толчком не было. Вероятно, влекло какое-то сходство характеров. Я был удостоен внимания и даже, я бы сказал, личной аудиенции.
Я помню, что мы шли вдвоем вдоль 1-го Гума, и Фил рассказывал мне проект еще одного представления, к сожалению, так и не осуществленный. Единственное, что я запомнил из предполагаемого проекта, что главным действующим лицом будет Ломоносов. Хотя, скорее, бездействующим, потому что, по замыслу автора, он должен был только время от времени молча проходить по сцене.
До этого дня Фил смотрел сквозь меня, как сквозь стекло. Я уже писал, что он мог быть совсем разным. Лицемерие и даже просто дипломатия были совершенно чужды его натуре. Если человек был ему неинтересен, он не делал ни малейшей попытки как-то это скрыть или хотя бы смягчить. Он просто не снисходил до общения. Или общался с такой высокомерной снисходительностью, что неизвестно, что было лучше. Однако не он один смотрел на меня свысока. Мой рейтинг первые два-три месяца был весьма невысок. Даже девочки моей группы, относясь ко мне очень хорошо, посматривали на меня с некоторой жалостью.
Санька Лукьянчиков потом смеялся, передавая мне общее мнение: «Игорь Рузин – старательный мальчик, но совершенно бесталанный. Всё берет задницей».
Протест. Самой близкой Лукьянчикову девочкой из твоей — нашей — группы была я, и такими словами я просто не говорила. Я бы могла, наверное, сказать такое про какую-нибудь девочку, отличницу, из зависти, но не про тебя. Ты с самых первых дней искал смыслы и интересных преподавателей, потому что тебе мало было. Не помню, ты позвал меня, или я сама увязалась, на спецкурс к Сычёву с кафедры языкознания. Сычёв на первом занятии сказал, что будущее готовит нам невиданные испытания: появится такая штука как персональный компьютер, и это перевернёт всё — чтение, восприятие текста, перевод… Меня, единственную девочку в маленькой группе слушателей спецкурса, он спросил: «А вы зачем на филфак пришли? Романы любите читать?» Как жёстко осудили бы Сычёва за сексизм сегодня.
Так же посматривал на меня и Чин. Несколько раз он пытался обустроить наш быт. В отличие от комнаты Кости с Сергеем, у которых всё было домовито и аккуратно, наша комната казалась даже не холостяцкой, а просто необжитой. Единственным украшением комнаты служил план Москвы над столом, несколько косо приколотый булавкой к обоям. Чин предложил как-то купить кастрюлю и готовить суп. Я довольно деликатно отверг это предложение. Как-то в следующий раз он предложил купить будильник. «Он будет тикать,» — возразил я. Чин посмотрел на меня, как на слабоумного: «Будет тикать?»
Больше попыток благоустройства он не делал, но как-то в конце октября спросил, не соглашусь ли я переселиться в комнату к Виталику, а Фил бы поселился с ним. На это я возразил, что никуда переселяться я не буду. Если же сам Чин захочет переселиться к Филу, прислав мне Виталика, то я, естественно, не буду возражать. Если кто-то не хочет жить со мной, зачем же я буду настаивать.
Но поскольку и Чин, и Фил отличались патологической ленью во всем, что касалось административных вопросов, то и это предложение тихо погибло в самом зародыше. Чин по вечерам то приходил в нашу комнату, то уходил в гости, я же, если был дома, обычно целый вечер читал, сидя за столом.
Уже на втором курсе Чин со смехом признался мне в своих первых впечатлениях от меня: «Вечно палец в рот засунет и читает. Ну что, думаю, читает?! Что читает?! Ведь во же, дерево!»
Не могу точно сказать, какой внешний фактор поднял мой престиж в глазах Фила. Что касается Чина, то, как ни пóшло и ни смешно это звучит, это были вино и женщины. Сначала вино. Середина 80-х был самый расцвет антиалкогольной компании. Магазины, в которых можно было купить вино, а тем более водку, можно было пересчитать по пальцам. Продавались спиртные напитки только с двух часов. На всю Москву осталось, наверное, не более десятка пивных баров. Очереди в вино-водочные отделы и пивные бары растягивались на десятки метров, чтобы купить вино или выпить кружку пива нужно было отстоять в очереди два-три часа. Разумеется, простояв такое время, человек не ограничивался бутылкой вина и уж тем более кружкой пива!
Недалеко от общежития на проспекте Вернадского был гастроном, где продавалось вино. У меня был знакомый в Москве, учившийся в химико-технологическом институте имени Менделеева (Менделавочке), большой специалист в том, что можно назвать разгульной жизнью.
Не помню, для какого мероприятия я с его подачи закупил больше десятка бутылок вина (по 1руб 70 коп!). Мероприятие то ли отложилось на неопределенный срок, то ли вообще не состоялось, но он великодушно разрешил мне единолично распоряжаться этими бутылками. Тут меня ждал психологический шок! Я предлагал и Косте, и Сергею Баранову, и Чину, и кому-то еще устроить небольшую пьянку. Они отказались. Отказались от дармового вина! Разве такое могло бы быть в Харькове?! Куда катится мир?! И так здесь всё совсем не так, как должно быть, совсем не так, как в блаженной памяти ХГУ! А теперь еще и это!
Эти бутылки лежали почти до середины декабря, когда мой приятель обеспечил к вину женщин. Это были две его бывшие одноклассницы, учащиеся какого-то ПТУ. Очень симпатичные и простые девчонки, но для рафинированной университетской публики несколько вульгарные и весьма шумные. Я не помню, где был Чин в первый вечер, когда мы устраивали гулянку в нашей комнате. Помню, что его не было. Когда к концу вечера у двух девчушек возник какой-то конфликт, одна из них выскочила из комнаты и закрылась в умывальнике. Вторая же пыталась её оттуда извлечь, пиная двери и довольно громко и откровенно выражая свое недовольство с использованием маргинальной лексики. Из умывальника ей отвечали тем же.
Из своей комнаты вышел Костя, мрачнее тучи, и спокойно, но довольно сурово и громко (я ведь должен был услышать его за шумом взаимной перепалки) спросил: «Игорь, что за б… ты приволок?»
Они пришли и на следующий день, как ни в чем ни бывало, еще с двумя своими подружками. Моего приятеля на этот раз не было, зато был Чин. Так что он и стал еще одним участником увеселительного мероприятия.
Я зашел в соседнюю комнату к Филу. Мы еще далеко не были друзьями, но, по крайней мере, он стал меня замечать. У него же я застал и Саньку Лукьянчикова. Фил лежал на кровати, глядя в потолок, а Санька стоял рядом. Я попросил у Фила его портативный магнитофон и какие-нибудь записи. Лукьянчиков сказал: «Вообще-то у меня есть, но вряд ли они их заинтересуют.» Не претендуя на какое-либо остроумие, я ответил: «Откуда ты знаешь? Может быть, их интересует высокое искусство.»
Фил расхохотался от восторга, вскочил с кровати и пожал мне руку. Забавно (любимое словечко Фила), что столь сомнительные мероприятия кардинально изменили отношение ко мне. Не могу удержаться, чтобы не привести соответствующий отрывок из Дебюта Тильди:
…Среди посетителей Богля был молодой человек по имени Сидерс, сработавший в прачечной. Мистер Сидерс был худ и белобрыс, и казалось, что его только что хорошенько высушили и накрахмалили. Он был слишком застенчив, чтобы добиваться внимания Эйлин; поэтому он обычно садился за один из столиков Тильди и обрекал себя на молчание и вареную рыбу. Однажды, когда мистер Сидерс пришел обедать, от него пахло пивом. В ресторане было только два-три посетителя. Покончив с вареной рыбой, мистер Сидерс встал, обнял Тильди за талию, громко и бесцеремонно поцеловал ее, вышел на улицу, показал кукиш своей прачечной и отправился в пассаж опускать монетки в щели автоматов. Несколько секунд Тильди стояла окаменев. Потом до сознания ее дошло, что Эйлин грозит ей пальцем и говорит: — Ай да Тиль, ай да хитрюга! На что это похоже! Этак ты отобьешь у меня всех моих поклонников. Придется мне следить за тобой, моя милая. И еще одна мысль забрезжила в сознании Тильди. В мгновенье ока из безнадежной, смиренной поклонницы она превратилась в такую же дочь Евы, сестру всемогущей Эйлин. Она сама стала теперь Цирцеей, целью для стрел Купидона, сабинянкой, которая должна остерегаться, когда римляне пируют. Мужчина нашел ее талию привлекательной и ее губы желанными. Этот стремительный, опаленный любовью Сидерс, казалось, совершил над ней то чудо, которое совершается в прачечной за особую плату. Сняв грубую дерюгу ее непривлекательности, он в один миг выстирал ее, просушил, накрахмалил, выгладил и вернул ей в виде тончайшего батиста — облачения, достойного самой Венеры. Веснушки Тильди потонули в огне румянца. Цирцея и Психея вместе выглянули из ее загоревшихся глаз. Ведь даже Эйлин никто не обнимал и не целовал в ресторане у всех на глазах. Тильди была не в силах хранить эту восхитительную тайну. Воспользовавшись коротким затишьем, она как бы случайно остановилась возле конторки Богля. Глаза ее сияли; она очень старалась; чтобы в словах ее не прозвучала гордость и похвальба. — Один джентльмен оскорбил меня сегодня, — сказала она. — Он обхватил меня за талию и поцеловал. — Вот как, — сказал Богль, приподняв забрало своей деловитости. — С будущей недели вы будете получать на доллар больше. Во время обеда Тильди, подавая знакомым посетителям, объявляла каждому из них со скромностью человека, достоинства которого не нуждаются в преувеличении: — Один джентльмен оскорбил меня сегодня в ресторане. Он обнял меня за талию и поцеловал. Обедающие принимали эту новость различно — одни выражали недоверие; другие поздравляли ее, третьи забросали ее шуточками, которые до сих пор предназначались только для Эйлин. И сердце Тильди ширилось от счастья — наконец- то на краю однообразной серой равнины, по которой она так долго блуждала, показались башни романтики. Два дня мистер Сидерс не появлялся. За это время Тильди прочно укрепилась на позиции интересной женщины. Она накупила лент, сделала себе такую же прическу, как у Эйлин, и затянула талию. На два дюйма туже. Ей становилось и страшно и сладко от мысли, что мистер Сидерс. может ворваться в ресторан и застрелить ее из пистолета. Вероятно, он любит ее безумно, а эти страстные влюбленные всегда бешено ревнивы. Даже в Эйлин не стреляли из пистолета. И Тильди решила, что лучше ему не стрелять; она ведь всегда была верным другом Эйлин и не хотела затмить ее славу.
В течение нескольких дней Костя, Сергей и Фил развлекались тем, что обклеивали дверь нашей комнаты соответствующими надписями. Надписи вырезались из различных газет и подбирались удивительно удачно. Их было много, но в памяти остались только две. Одна была адресована мне и составлена из названий двух московских театров: Уголок дедушки Советской Армии (Уголок дедушки Дурова + Театр имени Советской Армии). Для Чина была найдена фотография Чингиза Айтматова, на которой он, с прищуренными глазами, выглядел совершенно пьяным, сопровождаемая названием статьи из какой-то газеты: Наступит ли протрезвление?! К возмущению Чина был придуман каламбур: Рузин пил. Чин следовал ему. Чин, возмущаясь доказывал, что приоритет принадлежит не мне, а ему. Это правда: как-то раз еще в сентябре он вернулся в общежитие совсем пьяным.
Но слава несправедлива. Фил имел привычку на стук в дверь кричать entrez! Мне это очень понравилось, и я тоже приобрел такую привычку. Однажды Фила смертельно оскорбили, когда на его entrez! кто-то спросил: «Ты тоже стал кричать, как Рузин?»
Продолжение следует. Фото ГЗ МГУ: Максим Макаров, Unsplash.
