Не могу удержаться, чтобы не обратить внимание на одно забавное совпадение (кстати, забавный было любимое словечко Фила). Весной 1987 года на экраны вышел фильм Курьер, действие которого происходит осенью 1986 года, то есть года нашего поступления в МГУ. Согласно сценарию, главная героиня этого фильма учится на романо-германском отделении МГУ в группе французского языка. К сожалению, именно этой симпатичной девочки, увы, ни в одной из групп не было. Однако других красавиц хватало!
Раз уж я заговорил о ром-герме, остановлюсь и на структуре филфака в целом, рискуя вызвать гнев поклонников и поклонниц Фила. Но какой-то резон в таком порядке изложения, несомненно, есть: сначала я подробно обрисую среду и обстановку, в которой жил и творил Игорь Филиппов, а в дальнейшем уже начну писать конкретные воспоминания, не отвлекаясь на посторонние предметы. Итак, филфак МГУ, кроме привилегированного романо-германского отделения, включал и несколько других. Самое большое – отделение русского языка и литературы. Славянское отделение, готовившее специалистов и преподавателей славянских языков: польского, болгарского, чешского. РКИ – русский как иностранный: готовивший преподавателей русского языка для иностранцев. ОСиПЛ (отделение структурной и прикладной лингвистики) и классическое отделение, готовившее специалистов по греческому и латинскому языкам. Эти отделения были самыми маленькими и обычно включали лишь по одной группе.
Деканом в 80-е годы был Волков. По-моему, он был профессором на кафедре русского языка, но для студентов был почти недосягаем. Все студенческие вопросы решала Марина Леонтьевна Ремнева – заместитель декана по учебной работе. Тогда она была доцентом кафедры русского языка, так что как с преподавателем мы с ней дела не имели. Но как с заместителем декана сталкивались довольно часто. От нее у меня остались самые благоприятные воспоминания. Она была очень демократична (не в смысле фамильярна!), не было ни малейших препятствий, чтобы попасть к ней в любое время. Спокойно и доброжелательно она выслушивала проблемы студентов, хотя, естественно, не всегда принимала те решения, которые были им желательны. В 90-е годы она стала профессором, заведующей кафедрой и деканом. Во время написания этих воспоминаний я заглянул в интернет, чтобы уточнить некоторые детали, имеющие к ней отношение, и был чрезвычайно рад узнать, что она еще до сих пор жива в 2024 году! Ей 88 лет!
В первые дни я познакомился с Герой Фабрым, студентом первой немецкой группы романо-германского отделения. В чем-то наша ситуация была похожей: он закончил первый курс филологического факультета Ростовского государственного университета, а потом два года отслужил в армии. Как и я, он был несколько разочарован: мы оба ждали гораздо большего от МГУ.
Даже сам стиль первого урока-посвящения (если это можно так назвать), на котором нас приветствовали ведущие специалисты факультета, несколько покоробил: «Ах, конечно, вы еще не можете прийти в себя от счастья! Вы все еще не можете поверить, что вы – студенты МГУ!» И далее все в таком же духе! Это несколько раздражало. А начавшиеся занятия только подтвердили первое впечатление. Здесь я хочу сразу же предупредить читателя, что ни в коей мере не претендую на объективность и уж тем более не собираюсь брать на себя роль высшего судии! Все нижеизложенное – только мои субъективные впечатления и мое субъективное мнение.
Дело в том, что нам с Германом было, с чем сравнивать. Сегодня, оборачиваясь назад, я могу совершенно уверенно сказать, что уровень преподавания на филфаке ХГУ был чрезвычайно высоким. Но я ушел оттуда потому, что мне казалось, что я все же получаю образование второго сорта. Ну как же: здесь доценты, а там профессора! И учимся мы по их учебникам! Так зачем же получать образование из вторых рук, когда можно обратиться к первоисточнику?!
Первоисточник разочаровал жестоко! Взять хотя бы лекции по общему языкознанию Олега Сергеевича Широкова. Ведь из них ничего нельзя было понять! Я уже имел хоть какое-то представление о предмете, и вопросы общего языкознания всегда интересовали меня, но и я ничего не мог понять из его лекций! Ни плана, ни последовательности! Он перескакивал с пятого на десятое, рассказывая то об одном языковом нюансе, то о другом, но совершенно бессистемно. Общей картины я так и не увидел! А его учебник?! Больше половины учебника занимало подробнейшее описание классификации языков, живых и давно исчезнувших, с четким указанием того, к каким группам и семьям они относятся, какие народы каких регионов говорят или говорили на них, и при этом ни малейшего указания на то, что типологически и генетически представляют собой эти языки, какова их фонология, морфология, синтаксис и происхождение. Да и вообще о фонологии, морфологии и синтаксисе было упомянуто лишь вскользь в первой весьма сумбурно написанной части учебника. Зато классификацию языков нужно было знать наизусть!
А его вопросы на экзаменах?! «По каким странам плавал Одиссей? На каких языках, каких групп там говорили тогда? Какие страны и языки расположены в этом ареале сейчас?» Какой немыслимой, чисто механической памятью надо было обладать, чтобы это запомнить? И самое главное: какой смысл в таком запоминании?!
Чтобы несколько разбавить слишком серьезное изложение, приведу пару курьезных примеров. Пытаясь искренне помочь студенту, не знающему государственных языков Бельгии, Олег Сергеевич сказал: «Я Вам сейчас подскажу, и Вы сразу вспомните: на каком языке написан Тиль Уленшпигель и какова национальность его автора». Когда кто-то, разбирая этимологию слова медведь, сказал, что оно образовано от слов ведать и мед, Олег Сергеевич разбушевался: «Меня сравнили с медведем: я — языковед, а он — медведь!» Все последующие сдающие жестоко пострадали. На самом деле медведь — от мед-едь, а в здесь эпентетическое.
Или заведующий кафедрой общего языкознания Рождественский Юрий Владимирович. Правда, он читал нам лекции и принимал экзамены на третьем курсе, но раз уж я заговорил о преподавателях, упомяну и его. Когда я его увидел впервые, я думал, что ему под 80, но он хорошо сохранился. Потом узнал, что ему под 60. Лекции он тоже читал не лучшим образом, неся всякую ахинею, причем, говоря настолько тихо, что уже на третьем ряду его было не слышно. Или вообще начинал разговаривать с кем-нибудь из вольнослушателей (в МГУ это принято: многие вольнослушатели уже весьма почтенного возраста), сидящих в первом ряду. Экзамены же принимал довольно лояльно, очевидно, не опускаясь до студенческой глупости. Досрочные экзамены обычно приглашал сдавать на дом. Жил он в сталинке недалеко от МГУ. Студентов встречал в халате, долго разглагольствовал перед ними, причем на темы далекие от экзаменов, часто делая получасовые паузы, а потом продолжая начатую мысль. После часа-двух почтительного студенческого внимания мог по-барски поставить четверки-пятерки, вообще ничего не спрашивая.
Я не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, что я огульно хаю всех подряд. Я могу писать только о тех преподавателях, с которыми я хоть как-то сталкивался: слушал лекции, посещал практические занятия, читал их учебники или методические пособия. Я ни в коем случае не говорю о неизвестных мне преподавателях! Среди них, наверное, были и выдающиеся ученые, и просто незаурядные личности. Но я, вспоминая пять лет обучения на филфаке МГУ, не могу назвать преподавателей, показавшихся мне неординарными или оставивших яркое впечатление незаурядных ученых. В лучшем случае, они были хороши, но не более! За одним исключением, но об этом ниже. Зато высокомерия и чувства собственной значимости у многих из них хватало на десятерых! Разве можно сравнить их уровень с уровнем настоящих ученых в Институте Языкознания АН СССР (позднее РАН): Степановым, Арутюновой, Кубряковой, Телия, Демьянковым, Булыгиной? Называю только некоторых из многих, с кем я работал и общался. А стиль общения в Институте Языкознания?! С сопливыми аспирантами академики общались как с равными! Вот так-то! А взять исторический или философский факультеты МГУ, на которых в течение нескольких лет я посещал курсы лекций, а иногда и практические занятия в качестве вольнослушателя. Титаны! И отдельные курсы, и весь пятилетний период обучения построены настолько грамотно, системно и разносторонне, что оттуда выходят действительно эрудированные специалисты. На филфаке же очень многое приходилось изучать самому, если была потребность получить настоящие знания по предмету!
Теперь об одном исключении – это Ольга Александровна Смирницкая. Дочь известного корифея англо-германского языкознания – Смирницкого Александра Ивановича. Его учебники по истории германских языков, в частности древнеанглийскому, считались классикой. В 80-е годы ей было лет 45-50, но выглядела она очень импозантно: высокая, стройная женщина. В молодости она, наверное, была красавицей. Еще в те времена носила на груди огромный серебряный крест. Преподавала германистику, древнеанглийский и готский. Предмет знала очень глубоко и читала очень интересные лекции. Практические занятия тоже были очень сложными, но и чрезвычайно интересными. Её представление о среднем уровне знаний образованного человека очень легко понять из нижеприведенных примеров: «Наташа, как Вы написали сигму? Чему Вас учили в школе?»
Когда Лиля Салищева, встретив в тексте надпись по-гречески, робко спросила, как это читается, Смирницкая с каким-то жалостливым удивлением в свою очередь спросила её: «Вы не читаете по-гречески?»
Одним из типичных заданий на практических занятиях было восстановление определенных слов в различных древних языках по известной форме этого слова в одном из них. В принципе, это и есть то, чем занимается так называемое историческое языкознание. Дело в том, что фонетические и морфологические изменения в разных языках подчиняются строго определенным законам, и, зная одну из форм и законы изменения, можно восстановить требуемые формы. Иногда бывает так, что изменения нерегулярны и не полностью отвечают известным законам. Тогда в задании это оговаривается особо. Своеобразный шок у наших девочек вызвало заявление Ольги Александровны касательно одной из форм: «Там, конечно, будут другие гласные и другие согласные, но в целом всё то же самое!» Она считала это настолько понятным, что даже не потрудилась объяснить.
Нина: Это тебе, Игорь, было понятно и интересно. Я на занятиях с Ольгой Александровной чувствовала себя как мышь перед змеёй, причём змея не собиралась меня глотать, я была ей неинтересна, но всё равно гипнотизировала, ей нравилось чувствовать власть. И она меня ничему, ну ничему не научила. И – ты помнишь этот учебник истории английского языка? Издевательство, а не учебник. Отрывки конспектов Смирницкого без дополнительных объяснений. Набор эссе, именно такой стиль, как ты сказал об английской кафедре. Моя приятельница, учившаяся на год старше нас, любимая ученица, позже аспирантка, позже соавтор Смирницкой, испытала на себе силу её гнева и силу её власти — уже будучи профессором и доктором наук. Наташка работала в других вузах, но всегда мечтала преподавать на родном факультете, и вот получила предложение вести курс исландского. Не от Смирницкой, а от руководителей одной вновь образованной кафедры (это уже спустя 20-25 лет после окончания). Смирницкая, увидев на доске объявлений новой кафедры анонс спецкурса «Исландский язык» и Наташкино имя, пошла в деканат и потребовала… не знаю, что она точно потребовала, но Наташка вместо родного факультета оказалась в больнице на полгода – стресс сковал позвоночник. Знаю об этом от Наташки. Конечно, это события, оторванные от нашего первого курса, но они подсвечивают волю царствовать, а не учить студентов. О, только Ольга Александровна имеет право говорить об исландских сагах и учить исландскому языку. Ты можешь вспомнить хотя бы одно красивое молодое лицо на кафедре германистики? Не было молодых красивых лиц. Ученые дамы избавлялись от конкуренции, оберегали свои владения от своих же учеников.
И ещё хочу напомнить тебе слова Смирницкой, которых ты, может быть, не помнишь, а, может быть, из скромности не воспроизводишь. Она принимала у тебя то ли экзамен, то ли зачёт, и вы так тихонько ворковали, и ты, слегка склонив голову набок, с улыбкой её отвечал на невозможные какие-то вопросы. И она низким звучным голосом пропела: «Я всё не могу понять… где у вас… потолок.» Чин, уходивший в академ и возвращавшийся, говорил, что, когда первый раз услышал её лекции, подумал «вот это да, какая умная женщина, и как остроумно шутит, а главное к месту…», потом через год отметил – хм, какая умная женщина, хм, а то же самое говорит, что и в прошлом году, и кажется даже что слово в слово. И шутки те же, в тех же самых местах.
Кстати о перфомансах. Испанисты рассказывали о спецкурсе Наталии Родионовне Малиновской, на котором она учила танцевать фламенко, чтобы студенты прочувствовали сдерживаемую страсть, заложенную в испанском языке. Солнце обжигает каждый клочок земли, отнимает воду и силу, лишь на рассвете и на закате двигаешься, это вам не хороводы в лугах водить. Тореадор танцует с воображаемым быком на крошечном клочке земли, вот фламенко, вот испанцы. Я вспомнила про Малиновскую, потому что у неё тоже был театр одного актёра. Когда она рассказывала о литературе Средних веков в поточной аудитории на первом этаже, зал был забит вольнослушателями. Она говорила про Тристана и Изольду и про перстень с зелёной яшмой, и водружала на кафедру кисть руки, украшенную перстнем с зеленым камнем. Когда у неё кто-то спросил – наверное, по поводу её собственной работы или работы, которую она рекомендовала: «Вы считаете, что такое литературоведение — это наука?» И она ответила: «Нет.» (Пауза.) «Искусство!» Конец комментария, возвращаю слово Рузину.
Консультации перед экзаменом (сдать который тоже было не так уж просто) для своих групп Ольга Александровна проводила у себя дома. Он был расположен недалеко от церкви, снятой в Иронии судьбы (кстати, эта церковь вовсе не на улице Строителей, то есть между Университетом и Проспектом Вернадского, а рядом со станцией метро Юго-Западная). Обувь у себя в доме Смирницкая снимать не разрешала. Сам её дом под завязку был набит всякими германо-скандинавскими сувенирами, вроде часов в виде ладьи викингов и тому подобным.
Как и в случае с Ремневой, я полез в интернет уточнять кое-какие детали и был чрезвычайно обрадован, узнав, что Ольга Александровна до сих пор жива!
Но все несовершенства филфака меркли перед впечатлением от кафедры английского языка. Поскольку она будет часто упоминаться в связи с воспоминаниями о нас вообще и о Филе в частности, то здесь я ограничусь лишь общим абрисом. Центральной её фигурой являлась Ольга Сергеевна Ахманова – бывшая заведующая кафедрой английского языка (с 40-х годов до начала 80-х бессменно и безраздельно), но к этому времени (ей было уже под 80) уже официально на пенсии. Кстати, она была вторая жена покойного Смирницкого и соответственно — мачеха Ольги Александровны. Хотя они друг друга терпеть не могли и никаких отношений не поддерживали.
Ахманова была высокая, статная старуха, даже к своим годам еще неплохо сохранившаяся. Она появлялась раз в неделю на лекциях, которые она мямлила для английских групп и всех преподавателей кафедры, внимавших ей в глубочайшем почтении и повинующихся малейшему ее жесту. Каждое ее слово записывалось на магнитофон, и потом студенты на занятиях должны были разбирать этот старческий нечленораздельный бред и чувствовать сопричастность с «наукой»!
Вся кафедра была под стать своему духовному главе. Никто не преподавал фонетику, лексику, грамматику или стилистику. Это все студенты должны были знать еще до поступления в университет. Каждый преподаватель читал авторский курс, типа Речевые характеристики персонажей Грэма Грина или Особенности газетного стиля. Кстати, Ахманова была обязательным соавтором любой работы, печатавшейся на кафедре: от тоненькой методички до монографий и словарей. Формальным заведующим была некая Александрова, но я ее почти не помню. Мужчин почти не было. Интересно, что даже на филфаке МГУ английская кафедра служила притчей во языцех: все за глаза над ней смеялись, но ничего не могли поделать.
Насколько бессистемна и абсурдна была методика преподавания видно из первой же фразы фонетического курса, с которого начиналось обучение: Corrective Course [Корректирующий курс]. Но, чтобы её понять, необходимо небольшое пояснение для тех, кто не знаком с лингвистикой вообще и методологией кафедры английского языка в частности. В английском языке гораздо больше так называемых гласных фонем (смыслоразличающих звуков). В русском языке их всего пять: а, о, и, э, у. В английском же их 12 (кстати, в этом тоже заключается одна из трудностей изучения английского языка). На английской кафедре разработали своеобразную классификацию этих фонем, пронумеровав их: №1 — /iː/ как в deed, №2 — /ɪ/ как в did, №3 — /e/ как в dead…. — №11 — /ɜː/ как в girl, №12 — /ə/ как в teacher.
И вот первая фраза из этого аудиокурса, с которого начиналось обучение: I should like to begin by specifying the four conditions which should be carefully observed if number eleven is to be pronounced properly in British fashion according to modern British pronunciation. First of all, the tongue is drawn back from the teeth which is scarcely ever touches… [Я хочу начать с описания четырех условий, которые должны строго соблюдаться, чтобы правильно произносить номер одиннадцать в британском стиле согласно современному британскому произношению. Прежде всего, язык слегка оттянут назад от зубов, которых он лишь едва касается…]
Я больше 35 лет преподаю английский язык самым разным категория учащихся в самых разных организациях. Но до сих пор не могу понять, почему базисный курс по английской фонетике начинается с одиннадцатого номера?! Может быть, первый номер не представляет ни малейшего интереса? Но тогда следовало бы это как-то уточнить и переходить ко второму. Со вторым то же самое? Тогда к третьему… Но почему с предпоследнего?! Возможно, кто-нибудь из читателей, лучше меня понимающий эту методологию, сможет через сорок лет удовлетворить мое любопытство. Однако вот что я обнаружил сегодня, пытаясь найти текст столь хорошо мне известного Corrective course:
The English Language For the Russian-Speaking Students: A Corrective Course (курс читается на английском языке)
LECTURE 1. A Practical Beginning To the Theoretical Exposition: the advanced students’ reading out a complicated text in English. The phonetic, prosodic, lexical, grammatical and syntactic difficulties of Standard English thus revealed. Standard English and the concept of norm. Native speakers, the Internet and the concept of norm.
LECTURE 2. Language Learning and Language Teaching: popular misconceptions. Linguistic proficiency as the capacity to comprehend and to generate oral and written speech on subjects a learner wishes to be able to discuss and cover in a style or styles appropriate to his needs.
LECTURE 3. General-Systematic Description of a Language versus Studying Its Functional Varieties. Standard English intonation as the reflection of the logical division of a sentence; the descending scale; logical and emphatic stresses as the secondary prosodic phenomena; English punctuation.
LECTURE 4. English Articulation Basis versus Russian Articulation Basis: English Vowels. English Articulation Basis versus Russian Articulation Basis: English Consonants. Rules of Reading.
LECTURE 5. English Morphology: Nouns, Verbs, Adjectives and Adverbs, Articles.
LECTURE 6. English Lexis: general-systematic properties and stylistic differentiation.
LECTURE 7. English Syntax.
LECTURE 8. Functional Styles of English: linguistic theory and popular myths (“the newspaper language”, “the language of the Internet”, etc.). Conversational (Colloquial) Style.
LECTURE 9. Academic (Scientific) Functional Style.
LECTURE 10. Official Functional Style; Business English. Journalistic Functional Style.
LECTURE 11. Imaginative Writing.
LECTURE 12. Summary of the Above: Mastery of Language as a Thing Accomplished and Mastering a Language as a Never-Ending Process.
The basic points of each lecture on having been explained in English will be repeated in Russian. Questions for the Final Test coincide with the subjects of particular lectures.
Насколько я могу судить, теперь вводный курс в англистику читается таким вот образом. К сожалению, у меня нет доступа к подробному тексту лекций, и я не знаю, насколько полно в них раскрываются заявленные темы, но сам план великолепен! Он просто поражает ясностью, последовательностью и всеохватностью!
Если этот курс читается студентам английского отделения в течение первого семестра, они получают исчерпывающее представление о строении, функционировании и изучении языка вообще и английского языка в частности! Если же и дальнейшая пятилетняя программа строится на той же основе, я могу просто порадоваться и позавидовать нынешним студентам. Если бы у меня было так же!
Если кто-нибудь уже кипит от негодования и готов яростно спорить со мной, то это, вероятно, ни к чему. Я еще раз напомню, что ни в коем случае не претендую на объективность. Вполне вероятно, что кому-то нравился именно такой спонтанно-хаотический способ обучения. В конце концов абсолютное большинство современных учебников иностранного языка построено по такому же принципу. Вполне возможно, что кто-то мог быстро прогрессировать, используя методы английской кафедры, ведь для разных типов учащихся подходят и разные методы обучения. Буду очень рад, если кто-нибудь, не впадая в ненужное раздражение, выскажет свою точку зрения.
Нина: Благодарю своих учителей за то, что я немногим им обязан.» (Давид Самойлов). Пониманием отличий английской артикуляционной базы от русской я, пожалуй, обязана. Трудно было их не усвоить. Ещё из хорошего: английская кафедра практиковала «коучинг» и «менторинг», когда эти слова никто не использовал. У нашей группы были менторы Катя и Володя, недавно поженившиеся пятикурсники. Они научили меня «фонетической улыбке», сказали, что Хелен Долецкая учит говорить перед большой аудиторией, дышать животом и держать eye contact, и это хорошо, в жизни пригодится. Ещё говорили, что аудитория 1060 прослушивается и что старост групп вообще-то обязывают докладывать в деканат, если кто неблагонадёжный… Слава Богу, мне, назначенной старостой (прямо списки вывесили групп со старостами) никто докладывать не предлагал.
На комсомольском собрании первого курса филфака говорили что-то о возможности роспуска Комсомола как организации, и Митя Кулаков из датской группы сказал с места – возможно, для себя и сидящих рядом, но было слышно: «Как они распустят комсомол? Из кого они тогда свою партию будут набирать?» И я подумала, ого, вот это да. «Они». Потом как-то просто перестали собирать взносы, и мы забыли про комсомол. А так отказаться вступать в комсомол было – по крайней мере в тех школах, где я училась — поступком. Могу себе представить, что, если семьи коснулись репрессии, то семья поддерживала в этом. Но большинству легче было махнуть рукой и принять эту систему, чем объяснять, почему не хочешь вступать.
Я боялась пропускать занятия на факультете, думала заменить талант прилежанием. Страдала от недосыпа и отсутствия домашней еды, но, вместо того чтобы наладить свою жизнь и просто нормально учиться, залипала то в не относящихся напрямую к учебной программе книжках, то в романтических мыслях, позже — в выяснении отношений с героем моего романа, другом Фила. А Фил не внушал мне романтических чувств. Им можно было безопасно восхищаться, потому что рядом с ним была богиня Ленка. Они пара, а я – поклонница таланта. «И в этом ничего обидного», как сказал Дмитрий Александрович Пригов по другому поводу.
Продолжение следует. Фото ГЗ МГУ — Никита Никитенко, Unsplash
