Я боюсь, что эти мои воспоминания могут вызвать кучу замечаний. Я отвечу, по крайней мере, на некоторые из них. Тогда читатели уже будут готовы к определенным особенностям моих мемуаров, и эти особенности не будут столь сильно их раздражать.
Во-первых, мои воспоминания не претендуют ни на какую художественную значимость: я не мню себя ни писателем, ни даже талантливым мемуаристом. Во-вторых, они очень субъективны. Это только моё мнение, мои представления, мои впечатления. Я, как мог, старался быть объективным, но ведь через себя не перепрыгнешь. В-третьих, кому-то может не понравиться, что здесь слишком много меня: и как персонажа, и как автора.
Я знаю за собой известный эгоцентризм и всячески стараюсь его избегать. Но опять-таки, меняться уже поздновато: теща Ипполита Матвеевича была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться, что она когда-нибудь поумнеет. А я сейчас как раз в ее возрасте. В-четвертых, может показаться, что сама личность Фила раскрыта односторонне и неполно. Приму и это замечание. С другой стороны, пусть пишет кто-нибудь еще: так из разных воспоминаний и сложится единый образ. Я назвал свои воспоминания Фил и Филфак не только с претензией (быть может, неудачной) на каламбур, но и для того, чтобы иметь возможность дать более широкий контекст для описания.
Возможно, мне следовало бы назвать эти воспоминания наоборот Филфак и Фил, потому что я пишу именно в такой последовательности. В первой части Фила почти нет, а есть один филфак. Если кому-то интересны только воспоминания о Филе, то можно смело пропустить первую часть и сразу же переходить ко второй. Но я бы все же советовал начать с первой части. Я думаю, что участвовавшим в описываемых событиях будет приятно вспомнить некоторые подробности и пустить скупую ностальгическую слезу, а не участвовавшие хоть смогут понять, о чем вообще идет речь.
I. ФИЛФАК
Фила я увидел в первый же день своего приезда в МГУ. Если не ошибаюсь, это было третье или четвертое июля 1986 года. В этот день я приехал сдавать документы на романо-германское отделение филфака МГУ. Свое детство я провел на Дальнем Востоке, в Благовещенске, но десятый класс закончил в Полтаве. Там меня соблазнили поступать в Харьковский государственный университет на РКИ (русский как иностранный – преподавание русского языка на подфаке иностранцам, приезжающим учиться в Советский Союз), наобещав золотые горы. После первого курса меня призвали в армию.
Поскольку обещанных золотых гор в ХГУ я не увидел, а Москвой бредил уже несколько лет, то и решил сразу же после армии поступать в МГУ.
Я несколько раз до этого уже бывал в Москве и даже гулял около всемирно известного Главного Здания МГУ, но в 1-м Гуманитарном корпусе (1-м Гуме), где находится филфак, конечно, никогда не был. Поднявшись на лифте на восьмой этаж, я с ужасом увидел огромную толпу поступающих. Куда идти? У кого что-то спрашивать? Я настолько растерялся, что готов был бросить все и уезжать обратно.
Но, к счастью, в этот момент появилась симпатичная девушка и запустила несколько человек, в том числе и меня, в аудиторию. Со мной зашел и невысокий, худощавый парнишка, с копной мелких кудряшек на голове, окружавших ее наподобие нимба. Он напомнил мне юного Пьера Ришара. Мне он показался моим ровесником, самому мне на тот момент было двадцать лет.
Аудитория была небольшая, в виде пенальчика, вытянутого от двери к окну. Таких аудиторий много в 1-м Гуме. И парты тоже располагаются в ряд от двери к окну, а вплотную лицом к партам – учительский стол со стулом, а за ним доска. В такой аудитории помещается максимум человек 10-12. Но и группы на филфаке небольшие, как раз такого количества. Мы сидели рядом с «Пьером Ришаром». Нам раздали анкеты для заполнения, и мы стали их заполнять. Глянув в его анкету, я обратил внимание, что он поставил галочку напротив графы Служба в Советской Армии, и сразу же проникся к нему интересом и симпатией. Дело в том, что я буквально чуть больше месяца назад вернулся из армии, и все связанное с ней было для меня чрезвычайно живо. Я думал поговорить с ним, как с собратом по оружию после выхода из аудитории. Но тут он наклонился к девушке-распорядительнице и, к моему удивлению, стал расспрашивать ее о том, что и как писать касательно его рабочего стажа. Выходило, что армия у него давно позади, а вслед за ней несколько лет работы на разных предприятиях и несколько лет учебы в вузе! Сколько же ему тогда лет?!
Не помню, по какой причине, но я так и не заговорил с ним. А потом во время вступительных экзаменов я его не видел. Или не обращал внимания. Зато я познакомился с Костей Куцылло. Мы курили с ним вместе перед какой-то консультацией. Костя был серьезен и суров (впрочем, он таким и остался даже через сорок лет после описываемых событий). Он не проявлял особого оптимизма, но и в пессимизм не впадал. Ко всему относился спокойно и хладнокровно. Мои рассказы про армию его не вдохновили: он вернулся уже два года назад, и армия для него уже была чем-то далеким и неактуальным. Неактуальным психологически, но весьма актуальным в практическом плане.
Дело в том, что в свете новых веяний (если я не ошибаюсь, 85-86 годы были еще только временем ускоренья; перестройка началась в 87-м году) один единственный раз вступительные экзамены проводились по новой системе. Вместо типичных для филфака четырех экзаменов – сочинение, русский язык и литература, история и иностранный язык – сдавали только три: сочинение, обществоведение и иностранный язык. При условии получения пятерок по всем экзаменам у абитуриента в сумме получалось 15 баллов. Но можно было получить и три дополнительных балла. Таким образом, максимально возможным было 18 баллов. Один балл был наиболее зыбким и спорным: его давали за работу по специальности (скажем, в библиотеке или редакции). Но конкретные условия его получения оговорены не были, что оставляло широкий простор для инициативы и бесконечных споров. Три балла получить было практически невозможно, нужно было быть по крайней мере орденоносцем! Насколько я помню, никто из поступавших на филфак их не получил. Но два балла были стопроцентной гарантией! Одним из условий их получения была служба в рядах Советской Армии. Но после демобилизации должно было пройти не более пяти лет: нечего так долго раздумывать над выбором профессии! В противном случае давали не два, а один балл. Так что, забегая вперед, скажу, что Игорь Филиппов мог претендовать только на один балл, тогда как мы с Костей на два! Костя шутя называл это фора за тупость.
Конкурс на романо-германское отделение в этом году был колоссальный (впрочем, он всегда был довольно высок). Несколько мест отдавалось по целевкам, несколько мест получали выпускники рабфака. На оставшиеся же свободными места конкурс достигал, если я правильно помню, 15 человек на место. Правда, больше половины абитуриентов отсеялись сразу же после сочинения. Однако и до финишного рубежа дошла немалая часть поступавших.
В итоге проходной балл получился неимоверно высоким – 15 баллов! Для выпускников школ это означало получение пятерок по всем трем экзаменам, что было теоретически возможно, но практически маловероятно. Положение спасал так называемый полупроходной балл – 14 баллов. Но он же давал неистощимый повод для споров. Поэтому в день объявления результатов на двери деканата страшно было смотреть: казалось, что их пытаются взять штурмом.
Такая организация экзаменов явилась и причиной того, что средний возраст первокурсников был намного выше обычного. В Харькове из 30 человек РКИ только один был после армии и казался нам Мафусаилом. Здесь же средний возраст девушек был 18-20 лет, а ребят 21-23 года. Я боялся оказаться Ломоносовым среди юных школьников, а оказался относительно юным человеком среди взрослых дядь! Фила я после первой встречи не видел до тех пор, пока не приехал 30 августа устраиваться в общежитие – ДСВ (Дом Студентов на Вернадского). В Харькове я тоже жил в общежитии, но разве можно их сравнивать?! Когда, еще будучи абитуриентом, я впервые увидел ДСВ, выйдя на метро Проспект Вернадского, я был ошеломлен: это больше было похоже на кадр из фильма про Кубу или Калифорнию! Огромное 22-этажное здание казалось еще выше, потому что основная его часть была построена на небольшом холме, возвышавшемся над прудами. И первый этаж общежития фактически являлся четвертым или пятым.
Раз уж заговорил про общежитие, расскажу, как оно было устроено: тем, кто там жил, будет приятно вспомнить, а тем, кто не жил, будет понятнее дальнейшие рассказы. Даже сам вход в вестибюль, где находилась вахта, уже не был первым этажом. Фактически первый этаж находился на уровне прудов, а ведь еще были и подвальные помещения, расположенные ниже! В них находились камера хранения, куда студенты сдавали свои вещи, уезжая на лето. Прекрасная столовая, в которой было много столов и не так много народу, и каждый ел за отдельным столом. Если же за столом сидело несколько человек, это была одна компания. Я не помню, чтобы кому-то приходилось подсаживаться за чужой столик. Кормили там очень вкусно и относительно дешево. Кроме того, на каждого студента были положены талоны: иногда по 30, иногда по 45 копеек штука. В отличие от многих других учреждений, это не были талоны на комплексный обед. Ими расплачивались как обычными деньгами 1:2. Если ты набирал еды на рубль (что было очень много: салат, первое блюдо, второе, компот, десерт), то давал 45-копеечный талон и доплачивал 10 копеек. Причем эти талоны принимались в любой столовой МГУ: любом из многочисленных общежитий и любом из многочисленных корпусов!
Распределением талонов на первом курсе филфака занимался профорг курса Лева Давыдов. Он был после рабфака и учился на отделении структурной и прикладной лингвистики (ОСиПЛ), в дальнейшем переименованном в ОТиПЛ (типологической). Поскольку многие москвичи не брали талоны, для жителей общежития их обычно хватало с избытком.
Еще в цокольном этаже была библиотека, которую посещали в основном во время сессии. Выносить книжки оттуда запрещалось, но на нарушение обычно смотрели сквозь пальцы. Поэтому книжки уносили в комнаты или же летом прямо на пляж, так как пруды, над которыми возвышалось общежитие, были чистыми. Летом вокруг них располагались целые толпы студентов. Они загорали, купались и между делом готовились к сессии.
Вахта в ДСВ была самая обычная: с хрестоматийными старушками-вахтершами. Может быть, с высоты сегодняшнего возраста не все из них показались бы старушками, но тогда их как-то нельзя было воспринимать по-другому. Пропускной режим имел собственные ритмы и циклы. Иногда вход был совершенно свободен, и на входящих никто не обращал внимания. Иногда бывали периоды, когда вход в общежитие напоминал вход на номерной секретный завод: даже простые студенческие билеты не давали права прохода, а только специальные пропуска. Чаще же всего была некая промежуточная ситуация: то более, то менее строгая.
Тут же рядом с вахтой находился стол и полка для писем с алфавитными ячейками. К ним обычно подходили каждый день, возвращаясь с занятий. Писем тогда писали и получали много.
ДСВ было общежитием для четырех факультетов, и этажи распределялись таким образом: 3-8 этажи – юридический факультет; 9-13 этажи – филологический факультет; 14-18 этажи – исторический факультет; 19-22 этажи – философский факультет.
В 1-м Гуме, где учились студенты вышеназванных факультетов, этажи распределялись по-другому: 1-й этаж — поточные (лекционные) аудитории, со ступенчатыми рядами, 2-й этаж — буфеты (нищие и переполненные народом в 80-е годы, обильные и размножившиеся в 90-е) 3-6 этажи — истфак, 6-8 — юрфак, 8-10 — филфак (позднее в конце 80-х от него отпочковался факультет иностранных языков и разместился на 7-8 этажах), 10-11 — философский факультет.
В отличие от Главного Здания, в 1-ом Гуме все было современно и демократично: длинные невысокие коридоры и небольшие аудитории-пенальчики. Теперь на всех этажах полно буфетов, а в свое время их было немного (2, 5, 8 и 10 этажи) и на переменах туда было не прорваться. Студенты филфака ходили обедать в Восьмерку – столовую напротив 1-го Гума. В ней тоже кормили вкусно и принимали талоны наравне с деньгами.
А вот наконец немного и про Фила! Он жил на девятом этаже в блоке 917: первая цифра – номер этажа, две последних – номер блока на этаже (кстати, нумерация аудиторий в 1-м Гуме подчиняется тем же правилам). 917 блок включал четыре комнаты: две двушки и две трешки. А еще туалет и умывальник с душем. Все блага цивилизации!
В отличие, скажем, от ФДС (Филиал Дома Студентов) – ряда корпусов на проспекте Ломоносова, где жили физики, химики и биологи. Это были здания 60-х и 70-х годов с коридорной системой и общим душем на первом этаже. В первой комнате (трешке) жили два студента русского отделения. Мы с ними почти не общались, и я их почти не помню.
Во вторую комнату поселили уже немного знакомого мне Костю Куцылло и Сергея Баранова. Сергей был всего на полгода старше меня: он тоже не так давно вернулся из армии. Это был высокий, крепкий парень, волейболист-разрядник (не помню точно то ли КМС, то ли мастер спорта). Очень простой и веселый. Костя был посложнее, с довольно тяжелым характером. Он тоже был крепким и высоким, и вдвоем с Барановым они выглядели довольно внушительно и импозантно.
Меня поселили в третью комнату с Чингизом Сельвиным, который через несколько месяцев стал моим лучшим другом. Однако в сам момент поселения он мне не понравился. Бесстрастное азиатское лицо, да и молод он больно: всего 18 лет.
Когда я вошел в комнату, кроме Чина там был и Баранов. С ним я тоже не был знаком. Сергей поздоровался со мной и сразу перешел к делу: не хотел бы я поменяться с ним местами. Они вместе с Чином жили на абитуре и хотели бы и дальше жить вместе. Я был совершенно не против: Костю я немного знал, а Чина не знал совсем. С этим предложением мы вдвоем с Барановым пошли к Косте. Но он в своем обычном сурово-серьезном стиле тут же охладил наш пыл: самовольное переселение может повлечь за собой неприятности с администрацией. Мы не стали особенно спорить. Нет – так нет. В конце концов все еще совсем мало знали друг друга, так что в общем было все равно, с кем жить.
В четвертой комнате поселили Фила. С ним же поселили и Виталика Чернецкого. Он был из Одессы, совсем юный, но очень эрудированный. И очень хорошо владел английским языком. Правда, склад его мышления был не столько академическим, сколько эссеистическим. И это больше соответствовало общему стилю обучения на филфаке.
Еще двумя жильцами в трешках были двое китайцев: одного поселили в первой комнате с ребятами из русского отделения, а второго вместе с Филом и Виталиком. Это были первые китайские студенты, приехавшие к нам после тридцатилетнего перерыва, возникшего из-за обострения отношений Китая с СССР. Они очень неплохо владели русским языком. Отношения с ними у нас были неплохие, хотя и не особо близкие.
Хотя мы и жили в одном блоке, но все учились в разных группах: я с Виталиком в третьей, Чингиз в четвертой, Костя, Сергей и Фил в пятой. Была еще шестая английская группа. В ней учился Ваня Сушков. Непосредственно к нашей компании Ваня не принадлежал. Во-первых, он был еще совсем юный, вчерашний школьник, а мы уже были взрослые дяди. Во-вторых, он жил в Москве, а не в общежитии. Но мы поддерживали с ним самые дружеские отношения.
Он был очень приятный парень, умный, спокойный, открытый, с легким характером и очень веселый. Я помню, как он хохотал, когда на физкультурной пробежке я рассказывал ему наш модифицированный Corrective Course (но подробнее речь об этом еще впереди).
Иван Сушков: Игорь, привет! Замечательно, что ты такую вещь написал! Но должен сразу же заявить протест. Наткнулся на упоминание обо мне: Ваня жил в Москве, а не в общежитии. Как же это? Я с самого первого курса жил в ДСВ, а потом в ДСК, когда женился. Номер блока не помню. Жил на первом курсе в трешке с Игнатом Рождественским и немцем Йенсом.
Конечно, весь цвет мужского пола собрался в пятой группе, поэтому преподаватели-женщины испытывали к ней некоторую слабость. Конечно, на ром-герме были и еще мальчики, но не в английских группах. Первая и вторая группы были немецкими. Кроме этих, были две французские группы (насколько я помню, мальчиков там не было) и по одной группе с более экзотическими языками: испанским, датским, шведским и итальянским.
Экзотическими – потому что эти языки не изучали в советских школах. Соответственно обучение языкам в этих группах начиналось с нуля. В остальных же группах от студентов требовали чрезвычайно высокого начального уровня.
Продолжение следует. Фото ГЗ МГУ — Daniel Klein, Unsplash
